— Вот… Очки! В проруби были. Там неглубоко, а они блестят…
Офицер взял очки. Лицо у него побагровело, но сам он даже не шелохнулся, и в его неподвижности было что-то очень зловещее. Стоявшие впереди рабочие попятились, стараясь укрыться за спинами товарищей. Сам того не замечая, стал пятиться и Коля, спиной чувствуя, как густеет, твердеет за ним толпа.
— Кто это сделал? — с расстановкой, громко и отчетливо спросил офицер.
Ему отозвалось только эхо с другого берега, и наступила такая тишина, что Коля услышал, как в домике, видневшемся далеко на излучине реки, плачет ребенок.
— Так… — протянул офицер. — Молчите? Ефремов! Возьмите тридцать заложников. Не сознаются, кто пустил инженера под лед, — на третий день всех до одного расстреляете!
Он повернулся, рывком поднялся в подкатившие санки и уехал.
— Ну, служивые, приказ будем сполнять! — выкрикнул, обращаясь к солдатам, пожилой унтер-офицер, широколицый и благообразный. — Первый взвод — ко мне!
Унтер пошел вдоль ряда рабочих, тыча пальцем то в одного, то в другого. Того, на кого он указывал, сразу же хватали солдаты, заламывали руки за спину, вязали. Неожиданно произошла заминка. Унтер ткнул рукой в Успенского, но тотчас подбежал мастер Крапивин и стал что-то быстро говорить ему. Донеслись только отдельные слова:
— Без него невозможно… Мастер первейший, углы вяжет… Не шуточное дело…
Досадливо поморщившись, унтер велел отпустить Успенского, пошарил злым взглядом по толпе и вдруг указал на Колю.
…В сыром полуподвале хозяин раньше, наверное, держал картошку. Сейчас сюда загнали всех взятых на реке. Перед тем как втолкнуть в дверь, каждому развязали руки. Стало вроде бы легче на душе. Но ненадолго. Было так тесно, что невозможно даже присесть — стояли, тесно прижавшись друг к другу. Скоро ноги у всех устали и затекли. Все сильнее донимала духота. Низкий сводчатый потолок быстро запотел, и с него начали падать крупные капли. Сквозь щели в двустворчатой железной дверке подвала виднелись полоски серого света, потом и они погасли — на улице наступила ночь. Это была самая длинная ночь в жизни Коли. Казалось, никогда не кончится эта кромешная тьма, никогда он больше не глотнет свежего воздуха. Думалось об отце, о том страшном вечере на кладбище. Неужели и он сам, тоже раздетый, жалкий, скоро будет стоять там на снегу? Неужели и в его одежде будут равнодушно рыться эти пришлые солдаты, а попик будет крестить над ним, мертвым, воздух? Неужели и его зароют потом в мерзлую землю?..
К утру Колю стало тошнить. Кто-то рядом сказал: «Мальчик-то совсем обомлел!» Он уже не мог стоять и, задыхаясь, хватая ртом спертый воздух, опустился прямо на пол, на чьи-то ноги.