— Рассказываю Галине, как ты меня небесной азбуке обучал. В партизанах, помнишь?
— Нечего тебе делать. Готовь лучше ужин.
— Давно готов, дорогой муженек. Умывайся, да и сядем за стол.
Галина распустила волосы, стала у печи, чтобы подсохли. Легонькое, наверное, еще школьное, платье обтягивало ее стройную фигуру — Андрей даже отвел глаза. Бесовское зелье!
Однако и ему надоело думать о хозяйственных хлопотах, отпустил тормоза.
— А ведь слушала о звездах-то, — улыбнулся жене.
— Что было делать? Или я против? — засмеялась.
Так и вечер прошел.
Вот какую дилемму поставила перед Степаном жизнь. Всякое случалось у него на пути — бои и отступления, победы и поражения, тюрьмы, лагеря и ощущение желанной воли, свободы, освобождения, но такое… Лучше бы кому-нибудь из них погибнуть. А то, будто в насмешку, сведены родные братья в таких ролях, на таких позициях.
То, что Малец решился и сказал ему о Павле, свидетельствовало, что дело дошло до крайней точки, что нужно действовать. И не кому-либо другому, а именно ему.
После тяжелой бессонной ночи, когда перед ним снова и снова — в который уж раз? — промелькнула собственная жизнь, Степан долго умывался холодной водой, чтобы хоть немного согнать с лица следы усталости, пил крепкий чай, пока окончательно не утвердился в том, при Малеце принятом, решении.
Да, он поставит вопрос на бюро. Поставит прямо и открыто. И — если что — попросится с работы. Иного выхода он не находит. Искренность всегда себя оправдывает. И вознаграждает. По крайней мере, он сможет честно смотреть людям в глаза.
Секретарь райкома Кучий, просмотрев заявление Жилюка, быстро положил его в сейф, будто боялся, что иначе, например, со стола, оно может куда-нибудь исчезнуть или же Степан передумает и пожелает забрать обратно, и только после этого сказал:
— Я ждал этого.
— Могли не ждать. Ваше право и ваш долг…
— Зачем торопиться? Важно, как человек сам к этому отнесется.
— У вас в отношении меня есть сомнения?
— Что вы, что вы, Степан Андронович!
— Тогда почему вы молчали? Знали ведь, наверное, давно.
— Не так давно. Но это не имеет значения. Как думаете, будем слушать на бюро? Вы настаиваете?
— Вам решать, Иван Поликарпович. Я тут не судья.
— Ну ладно, ладно. Вы, вижу, плохо спали.
— Мой сон не относится к делу. Когда бюро?
Кучий помолчал, прошелся за столом по дорожке, шаги его неслышно утопали в мягком войлоке. В защитного цвета костюме — широкое галифе и наглухо застегнутый френч, — медленный в движениях, с почти постоянной «беломориной» в руке, он напоминал известную по фотографиям и картинам фигуру человека, чей портрет висел на стене, — взгляд этого человека сопровождал все, что происходило в этой комнате. Отличали Кучия разве лишь полнота, ее невозможно было скрыть никакой одеждой, да еще курчавые волосы. Кучий старательно подстригал чуб, смазывал и гладко причесывал, но стоило день или два не сделать этого, как природа брала свое: легонькие «барашки» густо покрывали голову, в особенности затылок. И сходство исчезало.