— Вы, дедушка, только Гуралю не говорите, — советовали, наливая ему молоко, — а то отлучит вас.
— Кто, Устимка? — храбрился Печерога. — Да он сам поить будет, лишь бы только сторожил. Ходил я уже, отпрашивался…
— К тому же, — продолжали шутить женщины, — заспанный вы, сторожу так не годится, председатель может заметить.
— Я заспанный? Да я всякую нечистую силу примечаю и от коров гоню прочь…
— Откуда же соломинки на вашей шапке?
— Прикоснулся где-то, наклонился, стало быть, а чтобы спать — боже сохрани.
Собирал в лесу и рубил женщинам дрова, разводил в сложенной здесь же под навесом, плите огонь, согревал воду для мытья-стирки, наводил порядок.
— Женились бы вы, дед Мехтодь. Молодиц вон сколько.
— Жениться, как говорят, не шутка, да справлюсь ли? — отшучивался старик.
— Вы еще ого-го!
— Ого, да не того, — смеялся Мехтодь. — Знаю ведь, что вам нужно…
— Вот бесстыдник старый! — вмешалась Катря Гривнякова, старшая среди доярок. — Шел бы себе домой.
— Еще успею, Катря, — не сердился старик. — Человеку посмеяться — и то на душе легче. Так что не права ты, считай. Наталка твоя другого мнения.
— А при чем здесь Наталка?
— А при том, что ее «хи-хи» да «ха-ха» я каждый вечер слышу у реки.
— С кем же она?
— Это уж пусть она сама тебе расскажет, я не доносчик какой-нибудь… По мне — смеются и пускай себе смеются, весело, знать, людям. А раз весело, то и душа для добра открыта. Вот подумай сама: когда ты смеялась? И как тебе после этого?..
Ныне Печерога был чем-то встревожен. Гураль, нагрянувший на первую дойку и хорошо знающий его характер, спросил:
— Что, дед, насупился? Недоспал, что ли?
— Э-э, Устим, не прав ты, видит бог, не прав, — сокрушенно ответил Мехтодь. — Думаешь, если человек стар, то и душа у него ссыхается и не видит он ничего, не слышит?
— Не думаю так, потому что и сам не молод. Дак в чем же дело?
— Дак как тебе сказать, — не решался старик. — Закавыка со мной приключилась. Ныне утром, когда и доярок еще не было, стою я, знать, вот там, зорюю, туман поднимается, и вдруг вижу — крадется что-то, да такое, что… не приведи господи. Человек не человек, однако в штанах, пиджак вроде бы на нем.
— Человек, значит, — согласился Гураль. — Что же дальше?
— Присматриваюсь я, примером, к лицу, а лица и нет, не видно, все щетиной покрыто, черное, как у дьявола. Я на голову глядь, может, думаю, рога, нет и рогов. Вот тебе и закавыка.
— Ну и…
— Скрылось вон там, в кустах. Я правду говорю, Устим. Я даже перекрестился, отродясь такого не видел.
— Будто долго вам перекреститься, — задумался Гураль. — Вот что, — добавил, — об увиденном никому ни слова.