Между тем Сталин научился у Николая I многому, особенно в сфере превращения культуры в важнейший политический инструмент. В частности, большевистский диктатор, будучи (вопреки распространенному до сих пор мнению о его необразованности) знатоком русской классической литературы, должен был оценить умение императора манипулировать великими писателями – укажем на Пушкина или Гоголя – в своих политических интересах.
Делал это Николай, надо признать, виртуозно. Обладая от природы незаурядным актерским дарованием, он мог быть попеременно ласковым или суровым, гневливым или снисходительным. Император то публично объявлял Пушкина умнейшим человеком в России, то отчитывал его, как проштрафившегося юнца.
Интересно и показательно, что именно при Сталине атаки на Николая I как главного гонителя Пушкина и чуть ли не прямого виновника трагической гибели поэта на дуэли достигли своего апогея. Такого рода нападки поощрялись Сталиным, точно так же, как и ранее немыслимое превознесение Ивана Грозного и Петра I.
В чем же загадка подобного поведения диктатора? Ларчик открывается с помощью культурологической теории современного американского ученого Гарольда Блума, известной под названием “страх заимствования”. Согласно этой теории, сильная творческая личность публично отвергает и демонизирует именно те качества своих предшественников, которым она тайно завидует и стремится подражать. Делается это, бесспорно, для того, чтобы возвеличить и представить как уникальные свои собственные достижения.
“Страх заимствования”, столь убедительно проанализированный Блумом, несомненно, присутствует во всех сферах человеческой деятельности. Присущ он и политикам, профессионалам особой касты со своим кодексом чести и бесчестия и мерилом успеха или поражения.
И Сталин, и Николай I принадлежали к касте профессиональных политиков. Диктатор видел себя в роли русского царя; тому есть много свидетельств. Он сознательно выбирал образцы для подражания в прошлом. И умышленно кого-то из этой референтной группы публично возвеличивал, а кого-то уводил в тень. Николай I был отнесен Сталиным ко второй категории.
Одним из самых проницательных истолкователей сталинизма был современник диктатора, политический философ-эмигрант Георгий Федотов. Он еще в 1936 году заметил, что Сталин “поразительно напоминает Николая Павловича”: “Иные жесты его кажутся прямо скопированными с Николая I”[56].
К числу таких скопированных у императора жестов относились личные контакты Сталина с деятелями культуры. Николай I, как известно, в 1826 году вызвал в Москву, в Кремль, томившегося в деревенской ссылке Пушкина. Он разговаривал наедине с опальным поэтом два часа. После аудиенции прощенный Пушкин вышел к заждавшимся придворным вместе с царем, который, театрально указывая на поэта, воскликнул: “Господа, теперь Пушкин мой!”