Сержант молча кивнул. Рудин перекатился на живот и направил пистолет на свой сектор обстрела.
— Хорошо хоть, что кусты только с одной стороны и мы прикрыты от них машиной, на открытое место вряд ли кто полезет! — крикнул он Михайловскому.
— Как бы да, только и нам деваться некуда, попробуем отойти, нас всех перебьют. А долго мы тут все равно не просидим.
— Продержаться бы до темноты, может, сможем уйти. Интересно, сколько их?
— Судя по выстрелам, если, конечно, все работают, то человек десять от силы. Похоже, что двое держат нас на прицеле, а остальные с головными машинами разбираются. Если они их перебьют, то потом все за нас примутся, и тогда всё — хана. До вечера не дотянем.
— Надо пострелять, — неожиданно произнес сержант. Рудин обернулся к нему.
Узкие темные глаза смотрели прямо на него.
— Куда стрелять? Не видно никого!
— Надо пострелять, — настойчиво повторил Сэротэтто, — все стреляйте. Чтобы они тоже не видели. Я к ним схожу.
— Куда ты пойдешь? Совсем сдурел? — возмутился Михайловский, Рудин одернул его.
— Подожди, Олег, я его знаю, он охотник, у нас за снайпера считается, пусть попробует сделать, что хочет. Хуже не будет, хуже некуда.
— Ну давай, снайпер, — недоверчиво пробормотал Михайловский. — Atire! — крикнул он водителю и, выставив «стечкин» из-за колеса УАЗа, открыл беглый огонь.
Рудин и анголец присоединились к нему, беспорядочно стреляя в сторону находившегося где-то в зарослях противника. Когда спустя некоторое время Рудин оглянулся, Ивана возле них уже не было.
— Все, шабаш, все патроны расстреляем! — крикнул Михайловский. Выстрелы прекратились, и наступила тишина. Тишина! — понял Рудин. Перестрелка у других машин тоже стихла, а это значит, что там, скорее всего, в живых уже никого из их спутников не осталось.
— Ei, você! — послышался резкий голос. — Levante a mão, sai lentamente[2].
— Черта лысого, запытают до смерти, знаю я их, — пробормотал Михайловский и, приподнявшись, выстрелил несколько раз на голос.
В ответ ударили три или даже четыре очереди из автоматов. Олега отбросило назад, и он упал на песок. В грудь ему вошли сразу несколько пуль. Рудин видел, как армейская рубашка грязно-песочного цвета становится темной от вытекающей крови. Он смотрел на умирающего Михайловского и не мог пошевелиться. Вот черно-бурое пятно закрыло всю грудь Олега, и начал темнеть песок под ним. Михайловский не мог сказать ни одного слова, был только слышен хриплый свист из простреленных легких. Он еще дышал. Еще через несколько секунд свист прекратился. Рудин неподвижно сидел на коленях возле мертвого человека. Ужас полностью парализовал его. Ноги стали ватными, в глазах темнело, и почувствовалось, как чья-то невидимая рука сжала его сердце. Сжала, покрутила несколько мгновений, словно решая — раздавить или нет, и затем решила. Отпустила. На место страха пришла ненависть. Рудин потянулся к брошенному на песок «стечкину», но не нащупал его. Оглянулся. Водитель анголец уже засунул пистолет себе за ремень. Дуло его автомата смотрело прямо на Ивана.