— С вами говорит племянница Людвига Адамовича Чаплинского… Вас интересует история атлетики? Приезжайте, буду рада видеть вас.
Свидетельница ушедшей эпохи
И вот мы ехали в один из зеленых уголков Москвы. На высоком этаже современного дома нас радушно встретила хозяйка — Виктория Аполлоновна Провоторова, легкая, подвижная, с добрым лицом, архитектор по профессии, разговорчивая, обладающая не по возрасту острой памятью, быстрым умом. Она родилась еще в прошлом веке.
Хозяйка рассказывает о делах восьмидесятилетней давности. С поразительной точностью и образностью Виктория Аполлоновна воскрешает события начала XX века, показывает немногочисленные уцелевшие документы. Только успевай записывать!
— Да, — признается собеседница. — Наверное, я осталась последней, кто знал Чаплинского… Мы жили в суровый век, в век фашистских и коммунистических экспериментов, когда человеческая жизнь ломаного гроша не стоила.
Итак, события давно минувших дней, воскрешенных их очевидицей.
Вознагражденные способности
Неугомонная юная аудитория моментально стихла, когда в актовый зал вошел директор Красноярской губернской гимназии по фамилии Логафет. Его изящную фигуру обтягивал хорошо сшитый в Париже фрак, он источал запах дорогого одеколона «Букет Наполеона».
Логафет проникновенно изрек:
— Сегодня я последний раз, дорогие друзья, имею возможность назвать вас учениками. Сейчас вы получите аттестаты об окончании гимназии и выйдете на широкие просторы жизни, станете на благо России созидать свои поприща. — Голос директора слегка дрогнул, он искренне любил своих воспитанников.
— И первым по праву хочу назвать лучшего из лучших, того, кто в каждом классе — начиная с первого — награждался за отличное поведение, успехи и прилежание, на основании параграфа 38 правил об испытаниях учеников, похвальным листом. Подойдите ко мне, Людвиг Чаплинский… Поздравляю!
Шел 1901 год.
— Людвиг обладал поразительными способностями, — рассказывала Виктория Аполлоновна. — Еще в раннем детстве, прочитав раз-другой страницу художественного прозаического текста, воспроизводил его почти наизусть — по памяти. Читал он много, запоем. В десятилетнем возрасте сделал то, что не всем взрослым удается, — прочитал «Войну и мир» Толстого, причем нарочно в первом издании тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года — для аромата эпохи. Именно в этом издании есть обширные тексты на французском языке — вы помните, их там немало, — понимал без словаря. Скажу, что Людвиг уже в гимназические годы свободно владел основными европейскими языками — французским, английским, немецким и, конечно, польским.