Знаменитый авиатор приятно удивился, весело сказал:
— Спасибо, что еще кто-то помнит эти победы. Залезайте, господа, в кабину. Садитесь сзади меня, держитесь крепче. В прошлом месяце с этого же сиденья выпал наш бомбометатель. Бомбили укрепления бошей под Мецем. Жак поднял бомбу, размахнулся, швырнул со всей силой, да не удержался и улетел вместе с бомбой. Так некоторое время и падали рядом. Рвануло крепко!
Соколов подумал: «Мог бы и помолчать, не пугать принца!» Он подсадил Генриха на крыло, точнее, без особых усилий оторвал от земли и поставил на крыло возле кабины, а потом залез и сам.
Здесь один за другим расположились два крошечных, обитых кожей сиденья с небольшой спинкой, очень похожих на велосипедные седла. Соколов уцепился за какую-то жердочку, которая в любой момент в могучих руках атлета могла сломаться, а под ногами и вовсе не было надежного упора.
Гений сыска — редкий случай! — почувствовал себя совершенно неуверенным. И это было понятно: он привык полагаться на свои силы, на самого себя. Теперь же все зависело от разных случайностей: настроения авиатора, силы бокового ветра, который мог в воздухе перевернуть эту «стрекозу», этих непрочных жердочек, качества и количества топлива в баке, меткости стрелков, сидевших в окопах и любивших с успехом упражняться в стрельбе по аэропланам, порой, увы, даже своим.
Сегю слегка повернул голову, лениво спросил:
— Готовы?
Соколову показалось, что голос авиатора звучит недоброжелательно, даже угрожающе. Он кратко ответил:
— Вполне! — и подумал: «Господи, мне это не нравится: очень неустойчиво, да сделать я ничего не могу! Впрочем, дело не во мне, главное — каково принцу?» Оглянулся: тот держался молодцом и даже улыбнулся.
Сегю высунул голову из кабины, попросил:
— Эй, майор, крутаните пропеллер.
Де Ренье, смирившийся с судьбой, пошел в хвост аэроплана и стал раскручивать пропеллер.
Разогретый мотор взялся хорошо. «Фарман», подпрыгивая, скрипя и раскачиваясь, словно готовый в любое мгновение развалиться, снова побежал по дорожке, но теперь в обратном направлении. Мотор чихал, рычал, испускал адский шум. С каждым мгновением аэроплан набирал все большую скорость. Тело отчаянно тряслось, словно в предсмертной лихорадке, голова безвольно болталась, а Соколову стало казаться, что вот-вот от толчка он вылетит из кабины и разобьется в лепешку.
«Фарман» наконец набрал необходимую скорость. Сегю плавно надавил на руль, и аппарат, задрав нос и прижав к сиденью пассажиров, повис в воздухе, а земля с ее освещенной электрическими лампами дорожкой быстро уходила вниз.