— Марч! — внушительно сказал я, — я вижу, как извивается и трепещет твоя душа. Спрячь ее.
— Вот так штука! — захохотал он. — Задали же вы мне задачу! Да разве от вас спрячешь что-нибудь! Вы людей насквозь видите!
— А! Ты дрожишь?!
— Дрожу, весь дрожу, господин Амивелех. Дело в том, что у меня, знаете, есть воображение. Воображение — это мое несчастье. Оно меня мучает, господин Амивелех, особенно в те минуты, когда ходишь по проволоке. Ты идешь, а оно тебе говорит «Марч, твоя левая нога поскользнулась»… — И не нужно крепко стоять этой ногой. Она утомляется, вздрагивает. Опять голос: «Марч, ты теряешь равновесие… наклонился… падаешь… вот твое тело у земли — три фута, фут, дюйм… удар!» Становится очень холодно, господин Амивелех; пот бежит по лицу; шест тяжелеет, канат стремится ускользнуть из под ног. Я на уровне циферблата соборных часов (раз было так) и я вижу, что стрелки больше не двигаются. Мне нужно еще полчаса увеселять публику. Но стрелки не двигаются… Ах! Вот вам воображение, господин Амивелех; ну, его к чорту!
— Так далеко? — невинно спросил я. — Конечно, ты шутишь опасливый Марч. Но я, я могу помочь твоей беде. Повелеваю: расстанься с воображением!
— Готово! — воскликнул он, подняв с выражением необычайного изумления свои, такие же, как мои, черные глаза к потолку. — Ага! Вот оно и улетело… воображение… дымчатый комочек такой! Чуть-чуть осталось его… совсем немного…
Его притворство становилось невыразимо отвратительным. Он потирал руки и вкрадчиво улыбался. Он обшаривал взглядом мое лицо и кривлялся, как продажная женщина.
— Сегодня в три часа дня, — продолжал он, осторожно — понизив голос, — я выступаю на площади Голубого Братства со своей обычной программой. Работая, я буду думать о вас, только о вас, дорогой учитель Амивелех. Я горжусь, что несколько похож на вас… смел ли я быть совершенно похожим?!.. Что судьба оказала мне великую честь, создав меня как бы подражанием великому вашему существу! О, я преклоняюсь пред вами! Ваша жизнь драгоценна! одна мысль, что каким то чудом вы могли бы оказаться на моем месте, не имея ни малейшего представления о том, как надо держаться. на канате… что вы шатаетесь, падаете… какой ужас! Вот он, — остаток воображения. Да сохранит вас Бог! Пусть никогда нелепая мысль…
Я остановил его жестом, от которого содрогнулись в пыльных гробницах египетские цари. Он искушал меня. Он становился железною пятою своего черного духа на белое крыло моего призвания, и я принял вызову царственной свободой цветка, безначально распространяющего аромат в жадном эфире!