Он пристально вглядывался в меня, вчитывался в мое лицо, будто жрец, что пытается разгадать предсказание. На лбу пролегла тонкая морщинка – знак предельной сосредоточенности.
И тут что-то во мне сдвинулось, будто заледеневшие воды Апидана по весне. Я видел, как он смотрел на Деидамию, точнее – как он на нее не смотрел. Он так же глядел на мальчишек во Фтии: равнодушно, не замечая никого. Он никогда, ни разу не смотрел так на меня.
– Прости меня, – снова сказал он. – Я не хотел. Это не был ты. Мне не… мне не понравилось.
Едва я услышал это, как сгладились последние следы занозистой тоски, снедавшей меня с того мгновения, когда Деидамия выкрикнула его имя. Слезы комом подступили к горлу.
– Нечего прощать, – ответил я.
Вечером мы вернулись во дворец. В большой зале было темно, пламя в очаге прогорело до углей. Ахилл, как сумел, подлатал платье, но дыру до самой талии было не заделать, и он придерживал разорванные края, на случай если мы наткнемся на засидевшегося допоздна стражника.
Мы вздрогнули, когда из тени раздался голос:
– Вы вернулись.
Лунный свет не дотягивался до помоста с тронами, но в полумраке угадывались очертания фигуры, укутанной в шкуры.
Его голос теперь казался ниже, мрачнее.
– Вернулись, – ответил Ахилл, слегка запнувшись.
Он не ожидал так скоро снова встретиться с царем.
– Твоя мать ушла, куда – не знаю.
Царь помолчал, будто ожидая ответа.
Ахилл ничего не сказал.
– Моя дочь, твоя жена, плачет у себя в покоях. Она надеется, ты придешь к ней.
Вина судорогой прошла по Ахиллу. К этому чувству он не привык и поэтому сухо ответил:
– Жаль ее надежд.
– Да, жаль, – сказал Ликомед.
Снова наступила тишина. Затем Ликомед устало вздохнул:
– Наверное, и твоему другу нужно отвести покои?
– Если ты не против, – осторожно ответил Ахилл.
Ликомед тихонько рассмеялся:
– Нет, царевич Ахилл, я не против.
И опять молчание. Было слышно, как царь взял со стола кубок, отпил из него, поставил обратно.
– Ребенок должен носить твое имя. Это ты понимаешь?
Так вот чего он дожидался в этой темноте, под своими шкурами, подле затухающего огня.
– Понимаю, – тихо сказал Ахилл.
– И поклянешься, что так будет?
Еле заметная – с волосок – пауза. Мне стало жаль старого царя. И я обрадовался, когда Ахилл ответил:
– Клянусь.
У старика вырвался какой-то звук, похожий на вздох. Но когда он заговорил вновь, голос его звучал церемонно, он снова был царем.
– Желаю вам обоим доброй ночи.
Мы поклонились и вышли.
В недрах дворца Ахилл отыскал стражника и попросил проводить нас в покои, отведенные для гостей. Он говорил с ним высоким, певучим голосом, своим девичьим голосом. Стражник то и дело косился на него, отмечая рваные края платья, взлохмаченные волосы. Он улыбнулся мне во весь рот.