Это ей понравилось, и она вдруг взъярилась, то прижимая меня, то отталкивая все быстрее, грубее, и когда мое дыхание ускорилось, в глазах у нее зажглось торжество. И затем, когда внутри меня медленно всколыхнулась волна, она обхватила меня маленькими, но крепкими ногами, укрощая меня, выдавливая из меня дрожь наслаждения.
Потом, хватая ртами воздух, мы лежали рядом, но не соприкасаясь. Лицо ее было далеким, затуманенным, поза – до странного напряженной. Я еще плохо соображал после пережитого опустошения, но потянулся к ней, чтобы обнять. Я мог дать ей хотя бы эту малость.
Но она отодвинулась, настороженно глядя на меня: кожа у нее под глазами была темной, как кровоподтек. Она отвернулась и стала одеваться, укор читался даже в ее округлых, сердечком, ягодицах. Я не понимал, чего она хочет, знал только, что от меня она этого не получила. Я встал и натянул хитон. Я думал было прикоснуться к ней, погладить по щеке, но она одним взглядом – резким, выразительным – предостерегла меня от этого поступка. Она распахнула дверь. С упавшим сердцем я переступил порог.
– Постой.
Отчего-то голос у нее был надтреснутым. Я обернулся.
– Попрощайся с ним за меня, – сказала она.
И скрылась за темной тяжелой дверью.
Отыскав Ахилла, я прижался к нему, испытывая облегчение от того, что у нас с ним все так радостно, что ее боль и тоска меня больше не держат.
Потом мне почти удалось уверить себя, что ничего этого не было, а был только очень яркий сон, навеянный его рассказами и моим разыгравшимся воображением. Но это неправда.
Деидамия, как и сказала, уехала на следующее утро. «Отправилась навестить тетку», – безучастно сообщил Ликомед всем собравшимся за завтраком. Но если у кого-то и были вопросы, задать их никто не осмелился. Она вернется, только когда родится ребенок и будет объявлено, что Ахилл – его отец.
Шли недели, которые отчего-то казались до странного зыбкими. Мы с Ахиллом почти все время старались держаться подальше от дворца, но радость от нашего воссоединения, поначалу столь бурная, теперь сменилась нетерпением. Нам хотелось уехать, вернуться к нашей жизни на Пелионе или во Фтии. После отъезда царевны мы чувствовали себя виноватыми, изолгавшимися; теперь все внимание было обращено на нас, и мы ежились под резкими взглядами. Ликомед всякий раз хмурился, завидев нас.
И была еще война. Новости о ней доходили даже до всеми позабытого, отдаленного Скироса. Женихи Елены сдержали клятву, и войско Агамемнона изобиловало царской кровью. Говорили, что ему удалось то, чего не удавалось никому до него: объединить наши разрозненные царства под общим флагом. Я помнил его – угрюмая тень, косматый будто медведь. Мне, девятилетнему, больше запомнился его брат Менелай – звонкоголосый, рыжий. Но Агамемнон был старше, у него было больше воинов, и он поведет их в поход на Трою.