Прошло две адских недели, с того момента, как Владимира привезли в дом Александра. Кононов, по-прежнему лежал в хозяйской спальне и всё больше ощущал себя Мосальским-Вельяминовым. Нет, он вовсе не растворялся в личности своего предшественника, просто невольник чужого тела, через мучения, познавал весь его внутренний мир, обрастая всё новыми и новыми воспоминаниями, и знаниями своего предшественника. А самое неприятное заключалось в том, что Володя чувствовал, как вместе с этим медленно угасают последние отголоски личности его донора. Было не понятно, является ли это ощущение реальным, или только плодом больного воображения, однако осознавать это было жутко. Даже не смотря на то обстоятельство, что была стопроцентная уверенность — настоящий Александр Юрьевич погиб ещё до подселения в его мозг Володьки. Проще говоря, в клетках серого вещества, осталась только память принадлежавшая былому хозяину и неизвестно, по какой причине, её срастание с новым владельцем тела было невыносимо болезненным. Могло быть и так, что эти кошмарные приступы, напоминающие собою эпилепсию, были следствием борьбы Александра за свою жизнь, которую тот постепенно проигрывал. Что могло объяснить то, что координация ни как не желала восстанавливаться, как будто кто-то этому мешал — саботировал реабилитационные процессы. И не было в этой битве, ни диалога агонирующей жертвы со своим невольным агрессором, ни каких либо других попыток общения. А только взрывообразные муки, которые казались хуже самой смерти.
Всё то, что познавал и чувствовал Кононов, можно было назвать шоковой терапией, позволяющей познать новый окружающий мир, и присвоить некоторые привычки, характерные для погибшего предшественника. Но всё это, было не таким шокирующим, по сравнению с тем, что на престоле Российской Империи, сидели Рюриковичи. Не Романовы, а именно, род основателя Руси. И был в этом мире свой прототип Петра великого — Павел третий, Олегович. Все здешние мещане называли его реформатором. Но он, в отличие от Романова, не строил известный в первой реальности Петербург на Неве, а просто, снёс непокорную Ригу, как говорится: "Не оставил камня на камне". После чего, основал на её руинах, свой, новый город порт — Павловск. Мало того, что построил, так ещё сделал столицей своей империи. И как это ни странно, но все прибалтийские народы, к концу правления первого императора, искренне считали, что они были освобождены от европейской инквизиции, и возвращены во чрево славянства, и православия. Даже если так думали не все коренные жители, то их подавляющая часть, точно. И это, было достигнуто благодаря деятельности первого канцлера империи, Егория Млинского, начинавшего свою карьеру с рядового сокольничего, а впоследствии, ставшего правой рукой молодого царя — будущего императора. Именно этот проныра, по своей инициативе, ещё перед началом прибалтийских походов, начал свою первую в мировой политике информационную войну. Во время которой, его люди разъясняли потенциальным гражданам, как это плохо, что столько времени, безбожные католики притесняли прибалтийских славян, отрывая их от родных корней, как насильственно лишали их родовой памяти. И надо же, это подействовало. Подтверждением чего было то, что многие города открывали ворота перед русской армией и самые именитые граждане, с поклонами, выносили ключи. Правда, массовое, добровольное присоединение к славянской "семье", под руководством русского царя, началось только после первых, крупных побед российского оружия. И если честно, Владимиру было непонятно, то ли жители, искренне, желали воссоединения, то ли в этом был свой, корыстный расчёт. Да — да, расчёт, ведь города, не "взятые на меч", разграблению не подлежали. Такие города на самом деле не грабили, а в благодарность за патриотический жест, освобождали от всех податей, на два года.