Прошло ещё полтора, или даже два часа, понадобившийся на сборы, погрузку с последующей разгрузкой, на некое подобие грузовой баржи, необходимой для пересечения пролива, после чего, караван, состоящий из двух верблюдов, тянущих тяжелогружёные двухколёсные повозки и пяти телег, запряжённых невзрачными лошадками, неспешно убыл в нужном направлении.
— Урус, — весьма хорошо, хоть и с жутким акцентом, неожиданно заговорил Адрастос, первым не выдержав долгого молчания, — вижу, ты богат и смел, раз сам едешь на эту войну. Только зачем тебе это?
— Как тебе это объяснить? Там воюет мой брат, я и все родственники за него переживаем. Вот я и решил его проведать.
— А-а-а? Я думал ты купец. Хочешь там подороже продать свой товар — водка, вино, сукно, порох. Да скупить трофеи. Трофеи на войне очень дёшевы.
— Нет. То, что я везу, это подарки для брата и его сослуживцев.
— А-а-а Адрастос тебя понял. Так ты точно не купец?
— Точнее не бывает.
Объяснять, что находится в бочонках и уложено в тяжёлые деревянные ящики, Александр считал лишним. Да после прозвучавшего вопроса о грузе, он встревожился и стараясь выглядеть безмятежно спокойным, подал условный сигнал: "Внимание, опасность, всем быть настороже". — То, как он снял свой головной убор и перед тем, как вновь его одеть, вроде-как бесцельно покрутил его в руках, гайдуки увидели и просемафорили в ответ, что всё поняли. Ничего здесь не поделаешь, после покушения у Саши и его людей развилась паранойя, и для подобных ситуаций, был придуман свой тайный язык жестов.
— Ты точно смелый. — продолжал болтать ничего не заподозривший грек, заискивающе улыбаясь. — Я тоже храбрый.
— Да ты что?
— Да-да. Адрастос, по-вашему, храбрый. Меня так все зовут. Я такой.
Весь долгий путь, возница неугомонно болтал. И своей повышенной говорливостью, он, Александру, напоминал чукчу, который что видит, о том и поёт. Мудрое дитя природы, умеющее открыто радоваться окружающему его миру во всех его проявлениях. Что позволяет ему жить в суровых условиях северных земель. Только здесь был немного другой случай. Адрастос был обыкновенным балаболом, и своим неугомонным словесным потоком, мог свести с ума любого своего попутчика. Так что Сашкина радость, из-за открывшегося его взору вида на множество больших, выцветших добела солдатских палаток, была безмерной. Он был готов расцеловать русского часового, стоящего у шлагбаума и охранявшего въезд в немноголюдный лагерь. Причин для этого было множество, это и облегчение от того, что больше не нужно было напрягаться при проезде мест, где, по его мнению, на него могла быть организована засада. И радость от того, что ему больше не придётся выслушивать бесконечные рассказы грека о том, как хорошо ему жилось до войны, и как тяжко существовать сейчас, ведь ему, своим не регулярным и таким малым заработком, необходимо кормя большую семью. Или выслушивать советы, что нужно было руссу купить, чтоб выгодно продать солдатам, а лучше всего, обменять на трофеи. Вот только, чего такого может быть ценного у солдата, ведущего позиционные бои? На этот вопрос, Сашка никак не мог, а может быть и не желал задумываться.