Вот и в хате, да что там хате — стареньком, осевшем и заметно покосившемся строении Герасима Годинина, пахаря, двадцати восьми лет от роду, не было ни покоя, ни единства во мнении. Его старшая дочь Мария, хмуря брови, возилась у печи, помогая матери с приготовлением ужина. Её младшая сестра-погодка Настя, занималась младшими детьми, а старшенький, а с сегодняшнего утра единственный сын Игнат трудился в хлеву, где ухаживал за молодой лошадкой, которой и то ещё и кличку не дали, не успели. Точнее, в данный момент, веснушчатый парнишка, вычесав гриву пугливой животинке, огораживал для неё часть небольшого загона. Сам Герасим, только недавно закончил скирдовать привезённые к его двору несколько телег отборного сена. И войдя в полутьму дома; перекрестившись на образа; повесил заранее снятую с головы шапку на гвоздь, и только после этого, устало шаркая ногами, прошёл к столу. Там, усевшись на своё по праву хозяина место, пригладил свои редкие волосы, цвета выцветшей соломы зло посмотрев на склонившуюся у печи супругу, проговорил:
— Чего вы бабы тама возитесь? Почему до сих на стол не накрыто? Я тута уставший, понимашь сижу и теперяча что, ждать должон?
— Прости, завозилася я. — тихо, детским голосочком, чуть ли не плача ответила женщина, при этом, слегка втянув голову в плечи.
— У баба, раскисла понимашь, как масло на солнышке. У-у-у, я тебе.
— Прости, не могу удержаться. Кровиночку то мою забрали, Ванятку, самого младшенького мого. Жалко его, аж сердечко материнское болит.
— Замолкни баба, голова твоя куриная. Зовсем ничего не понимашь? Ентим летом у нас хоть и не было неурожая, господь хоть ентого не попустил. Но, часть нашего надела сохатые потравили. А чо осталось, хватит токма собрать да оброк отдать и всё. Знамо дело, енту зиму нам не пережить. И наши соседушки у том горе не помошники, у многих самих уделы были потравлены, причём сильнее чем наш.
— Ой, горе-то какое!
— Цыц, Ладка! Замолкни! Дура-баба. Вишь, наш барин, прознав про нашу беду, поручил своему хромому брательнику о нас позаботиться. Видать спознал, что мы доведённые нуждой до края, собрались писать батюшке царю жалостливую грамотку, даже писарчука для того нашли. Да вот решил наш благодетель, что негоже это, выносить-то сор из избы.
— А сыночка-то всё равно забрали-и-и. При живых-то родителях, да сироткой ста-а-ал. Как он там у чужих людёв жить то будет? Никто не прилоскает, тока забижать буть, знамо дело, не своё детя.
— Ану замолчь бестолочь. Неча сырость тута разводить. Вон уже и у Машки с Настькой ужо глаза на мокром месте. Того и гляди, вся мелкота развоется. Вон лучше за Игнаткой сходи, да вечерять позови. А про Ванятку я так тебе куриная башка скажу, не пережил бы он ентой зимы, коль не проявленная милостивым барином забота. Не выжил бы он, как и все наши младшие. А так, барин его, как и многих мальцов с нашей деревеньки себе на кошт взял — не даст, стало быть, с голоду-то умереть. А енто нонче главное. Мальцы то все ещё беспорточные, знать они, для своих семей, пока токма лишние рты. Да и приказчик Виктора Юрьевича говорил, что как мальцы подрастут, их баре выучат грамоте, да к хорошему ремеслу приставят. Да и так они нам помогли. Вон, сказали, что в этом году десятину нам всем прощают и вспоминать об этом, стало быть, не будут. Да вон ещё, на все семь дворов по лошадке, да по плугу новому, железному подарили. Даже старики такой хозяйской милости не помнят, с сотворения времён такого не было. Да к посевной пообещали дать зерна, правда с возвратом, и разрешили общинные земли расширить. Вон, сколько леса позволили вырубить, выкорчевать, высушить и посля, пустить на ремонт наших же изб. Видать эти, наши новые баре совестливые, не желают они, чтоб царь батюшка опечалился, спознав о наших бедах. И не слабость у них енто, как некоторые тугие га бошку соседушки утверждали. Вон наши отроки говорят, что гайдуки барские дюже злы до кулачки, аж промеж собой часто дерутся, при таких не забалуешь. А про наших деток скажу так, не мы первые, не мы последние кто младших деток лишается, вот. Кажи спасибо, что в енту зиму голодать не будем и не придётся тебе смотреть как мальцы с голодухи пухнут и с укором глядя на тебя, "угасают". А ты при ентом, буш рёвом выть, но отдавать их пайку старшим деткам. А так все выживут. Да-а-а, а мы ещё не совсем старые, ещё нарожать сможем. Вот.