Но потом мною вновь овладело отвращение и злоба. Мы уже умылись, отделениями, по команде. Уже почистили обувь, разделись и аккуратно уложили одежду на тумбочки, сначала брюки, потом китель, рубашку и пилотку. Шульце обошел спальню и почти у всех разбросал сложенную одежду, так что снова пришлось разглаживать, складывать и уминать ее, чтобы хоть как-то приблизиться к вычерченному по линейке идеалу «Порядка в шкафу», к этой состоящей из плоскостей и прямых углов базальтовой глыбе, какую требовал от нас Шульце, и тут я заметил, что в дальнем конце спальни он опять истязает Габора Медве. Я злился не столько на Шульце, сколько на своего плосконосого соседа, который все, что от него требовалось, делал с неизменно безучастным лицом и сейчас с полным хладнокровием снова складывал свою одежду. Ибо его пожитки Шульце разбросал тоже, хотя сложены они были не в пример лучше моих.
— Послушай, Середи, — шепнул я.
Я был зол и решил все-таки вернуться к нашему короткому спору перед ужином, хотя он тогда грубо меня оборвал. Сейчас я ему выскажу все, что я думаю о Шульце.
Мы стояли рядом у шкафа, но едва я взглянул в его голубые глаза, как сразу отказался от своего намерения. Он лишь мельком посмотрел в мою сторону, и на какое-то мгновение мы встретились глазами. Он ни о чем не спросил, не сказал ни слова. Взгляд его оставался равнодушным. Но едва я увидел голубизну его глаз, моя злость испарилась, у меня пропало всякое желание язвить. Мы переглянулись, и я сказал только:
— Твоя фамилия Середи?
— Угу.
— А как тебя зовут? — шепотом сказал я.
Он буркнул что-то, но я не разобрал.
— Как? — я наклонился поближе.
— Оближо, — ответил он шепотом чуть погромче.
Что значило: оближи мне ж… .
В его голосе слышалось очень многое: и злое глумление, и презрение, и чуть заметный намек на юмор и язвительность, но все это покрывала горечь. Застарелая, намертво въевшаяся в горло горечь. Удивительным образом его грубость на этот раз нисколько меня не оскорбила, а скорее даже понравилась. Вернее, тут не было ничего удивительного: я понял вдруг, что он вовсе не хотел меня оскорбить, а всего лишь пытался как-то излить свою горечь, и коль скоро мы встретились взглядами, она случайно выплеснулась на меня. Конечно, такой способ избавиться от нее никуда не годился, Верный способ он нашел значительно позже.
В уборную из спальни нам позволялось выходить без особого разрешения. Там всегда было битком набито, все три кабинки постоянно были заняты и обычно еще порядочно курсантов ждало, прислонясь к дощатым стенкам. Кто-то мочился у просмоленного желоба, но большинство просто трепались у окна, и те, кто кончил свои дела, не спешили уходить обратно, а присоединялись к той или иной болтающей компании. Шульце перед тем, как гасить свет в спальне, всегда заходил сюда, чтобы разогнать это веселое сборище.