— …мраморное…
«Ой да Тиса, мраморное дно». Все свободней и смелое лился мой голос. Старые солдатские песни мы пели чуть ли не с удовольствием, хотя сами полевые учения смертельно ненавидели и донельзя на них выматывались. Но эти песни нам все же нравились. Их даже не надо было заучивать, слова и так сами навертывались на язык; казалось, они и составлены с таким расчетом, чтобы мы могли во всю силу легких выкрикивать из себя нашу усталость и отвращение.
— Вдоль по улице Папаи…
Дорога вела уже нас прямо к дому, по насыпи между руслом речки Дёндёш и более узким, но глубоким отводным мельничным каналом; на другой стороне уже тянулась наша кирпичная стена. Мельница была интересная штуковина, даже когда ее колесо стояло. Красивым было и густо обросшее, широкое и глубокое русло реки, даже если воду на этом отрезке закрывали шлюзы мельничного канала и между замшелых камней извивался тоненький ручеек. Но дорога, ухабистая, глинистая проселочная дорога здесь, к сожалению, почти всегда была покрыта грязью.
Пар — води — точило!
Пар — точи — водило!
Маникюр, педикюр!
Парикмахер, брадобрей!
В этой песне мелодия в одном месте вдруг обрывалась и далее следовала похожая на барабанную дробь, трескучая скороговорка. «Пекарь, лекарь — стихи, проза: Беди-Швиммер Роза». И дальше:
Бур, бур, с бурской шляпой!
Карл король с медной шляпой!
Мы маршировали по противной, липкой, глинистой грязи до того самозабвенно, что я ни на секунду не задумывался о грядущих последствиях. А ведь в тот день дежурил Шульце. К вечеру глина присохла к башмакам так крепко, что не отскабливалась даже ножом. А мокрой тряпкой грязь лишь размазывалась по всему башмаку, и кожа пропитывалась водой настолько, что потом на эти башмаки и сам черт не сумел бы навести блеск. Шульце, напротив, был убежден в том, что, если обувь тереть, разминать и начищать щеткой с должным прилежанием, то она независимо от количества впитавшейся воды обретает в конце концов надлежащий блеск. Тут он был неправ.
На весь наш курс было всего три-четыре пары таких, сделанных из добротной кожи, башмаков, которые начищались до блеска даже в мокром виде. Например, тех, что Мерени отнял у Формеша; остальные же восемьдесят пар вопреки всяческим стараниям являли собой в этом отношении полную безнадежность. Эта безнадежность витала в последних багровых лучах солнца уже тогда, под липами на берегу речки Дёндёш; пусть даже деревенские ребятишки, глазевшие на нас с другого берега канала, и старухи с ведрами, провожавшие взглядами нашу маршировавшую со звонкой песней колонну, видели в нас бравых и беззаботных добрых молодцев. В самом деле, трудно понять, отчего обычная чистка башмаков может довести человека до отчаяния. Медве пробует объяснить это в одной из глав; однако там, на краю деревни, сам черт не смог бы этого сделать, наоборот, мы еще упрямей орали песню про бурскую шляпу — пусть смотрят и завидуют.