Итак, физическое тело Милки, равно как и интеллект, были в моем распоряжении. Оставалась самая малость, и тут позвонил Степка. Он захлебывался, как щенок. Я ничего не понял, думая о том, что он всего на пару лет моложе меня, а инфантилен, как мой очень младший брат, которого у меня, слава богу, нет. И дело не в том, что я его непосредственный начальник, а…
– Зачем тебе этот геморрой? – услышал я собственную реакцию на его излияния, подумав, что дело, наверное, в том, что Степка абсолютно здоров – и физически, и психологически. У него не было геморроя – в прямом смысле этого слова, который мог бы заставить его страдать и сострадать, то есть породить ту нездоровую психику, которая способна стимулировать творчество. – Ладно, – прервал я поток его излияний. – Давай встретимся у меня и обговорим.
Я распростился с Милкой, сохраняя на лице мину иронической благодарности, и ретировался.
Дома я предупредил Деда, что опять придет Степка, но закармливать его не стоит – креатив требует пустого желудка. Дед хмыкнул, мол, знаю, о чем вы будете креативить. Но он улыбался – после той знаменательной беседы он уже не подозревал меня в педризме, а ко всему остальному он, видимо, был толерантен. Наверное, и к этому был толерантен, если оно как-то не касалось его.
«Позор – страшнее греха», – как-то сказал он мне в детстве. Кстати, именно эта сентенция во многом способствовала моему отношению к геморрою, ведь я считал его позором для настоящего мужчины. Уж не знаю почему.
Степка меня сразил – он принес Деду табак. Хороший. Дед посмотрел на меня укоризненно, мол, из-за меня он не приготовился должным образом к приходу парня. Меня умиляла способность Деда любить ближних, холить их и лелеять. По представлениям окружающей среды, любой нормальный академик должен быть не от мира сего, как минимум, путать башмаки, забывать застегнуть ширинку и так далее. Может, так оно и есть. Просто у «нормальных» академиков не было таких дочерей, как моя мадре. Слава богу, что эта кукушка, пролетая над гнездом, скинула туда всего одно яйцо, из которого я и вылупился. И Деду пришлось стать мне матерью. Хотя мог бы стать отцом. Но, любитель парадоксов, он, видимо, считал, что раз из него не получилось отца для дочки, то для внука он должен попробовать себя в роли матери. Думаю, ему это удалось.
В общем, Деда я любил и не мог позволить ему страдать, поэтому сказал Степке: «Дед хотел попотчевать тебя заливной рыбой собственного приготовления, но я подумал, пусть лучше допишет монографию, а рыбу мы закажем на дом».