— Вы совершенно правы. Приношу мои извинения. Я не по чину расчирикался.
Гиттенс стоял у контейнера в нерешительности. Было очевидно, что ему хочется плюнуть на все и уйти прочь. Настолько он был сердит.
Под его курткой пузырилась кобура.
Мне вдруг пришло в голову: застрели он меня тут, в контейнере, увезут мой труп на помойку и в ближайшую тысячу лет не найдут! А про выстрел никто в округе не расколется — Мишн-Флэтс, в конце концов. Тут вам не там! Тут пробка дешевого шампанского хлопнет — и про это сочтут за благо помалкивать!
Нет, глупая мысль. Настоящая паранойя!
И все-таки мне было очень легко представить, как Гиттенс вынимает пистолет из кобуры и — бабах!
— Послушайте, Гиттенс, я ведь не со зла копаю ту старую историю. Просто хочу понять…
— Хочешь понять? Изволь. Вот тебе правда, кушай до последней крошки. Хулио Вега до последнего выдавал Рауля за своего информатора потому, что хотел сержанта получить за геройство и поскорее выбраться из отдела по борьбе с наркотиками, где блестящей карьеры никогда не сделать. Вот она — вульгарная правда. С моей подсказки Хулио Вега у красной двери начал раскручивать квартиру. Это нормально. Мы друг другу помогаем. И о своей карьере он думал даже после гибели Траделла. Все надеялся, что дело повернется как надо и он пожнет лавры.
— Мне жаль, что я растравил старые раны. Я вас ни в чем не виню, Мартин.
Гиттенс махнул рукой — дескать, проехали, я на тебя зла не держу. Но сразу же вслед за этим поднял новый кусок бетона и метнул его в стену.
— Ладно, Бен, ты заканчивай, а я пойду прогуляюсь. Уж больно здесь смердит.
Через какое-то время я вылез из контейнера — ничего интересного не найдя.
* * *
В одной из комнаток полицейского участка зоны А-3 мы разложили на полу газеты и высыпали мусор из привезенных мешков.
— Работа полицейских всегда исполнена подобной романтики? — сказал я, пытаясь завязать с Гиттенсом разговор. До этого всю дорогу он угрюмо молчал.
Гиттенс усмехнулся.
Мне был неприятен холодок в наших отношениях. Поначалу, когда я приехал в Бостон, мы были на дружеской ноге. Потом, когда против меня возникли подозрения, Гиттенс обходился со мной сурово, но оно и понятно: он вел себя профессионально сухо по отношению к подозреваемому. Ничего личного. Однако теперь, после нашего последнего разговора, я почувствовал трещину в наших отношениях. Я посмел расспрашивать о его роли в деле Траделла. И вся его былая сердечность по отношению ко мне исчезла. Похоже, навсегда.
Мое уважение к нему было так велико, что эта перемена обидела меня до глубины души. Я был ужасно расстроен.