Двадцать девятое марта
Двадцать пятая запись в журнале
Я, кажется, закричал, когда тот парень меня разбудил. Я точно не знаю, голова у меня тяжелая, будто внутри у меня там черная дыра. Но тот парень точно отпрыгнул, он, кажется, готов был убежать. Но я, видимо, так ужасно выглядел, когда проснулся, что он сел рядом со мной. Он был очень осторожен, будто боялся, что я покусаю его или типа того. Но я был очень рад тому, что я жив и что я знаю, где нахожусь, так что парню скорее надо было бояться того, что я брошусь ему на шею и разрыдаюсь у него на плече.
Я сказал, что у меня все в порядке. Самая большая ложь в моей жизни, но парень, похоже, мне поверил. Он дал мне визитку – серьезно! – и спросил, не надо ли мне позвонить кому-нибудь. Кто вообще берет визитки на пробежку? Я объяснил, где я живу. На этот раз парень, кажется, уже не поверил, но не стал мне мешать, когда я встал и пошел. Я запинался, ноги ужасно болели, но мне удавалось сохранять вертикальное положение и брести в сторону дома.
Никогда в жизни я не любил Нью-Йорк так сильно, как в те десять минут. Все в нем – все звуки, запахи, виды – все откликалось в сердце чуть ли не радостью и согревало тело. Я чуть не заплакал, когда дошел до западных ворот и увидел проезжавшее мимо такси. Желтое, забрызганное грязью, оно неслось слишком быстро, жуткая музыка гремела из открытых окон, но это было так по-нью-йоркски, что я едва не разрыдался.
Я вообще не помню, что со мной было после того, как я перелез через забор. Знаю, что делал записи в диктофоне на моем мобильном. После душа я заглянул в него и увидел, что наговорил почти сорок минут, но я не знаю, что я там рассказывал и что со мной происходило, – я был слишком напуган, для того чтобы все это слушать. Удалять я не стал, но и не включил. Не знаю, решусь ли вообще на это когда-нибудь. Сейчас, по крайней мере, точно не стану.
Странно. Обычно, когда ты что-то забываешь, у тебя в голове остается как бы силуэт забытого, ты будто можешь нащупать его контуры. Но на этот раз все иначе. Вместо этой ночи – дыра, такая глубокая, что я боюсь даже просто подойти к ее краю.
Я дрожал, когда вошел в квартиру. Не знаю – от холода или от чего-то другого. Везде было тихо. Когда я раздевался в своей комнате, зазвонил папин будильник. Кажется, родители не знают, что я уходил. Хоть что-то хорошее.
Не знаю, о чем я вообще думал. Сейчас в голове только одна мысль: как же мне повезло! На меня будто затмение нашло. Будто все, что делает меня человеком, существом относительно разумным и, пожалуй, чересчур эмоциональным, будто все это смела волна сумасшествия и я на время превратился в кого-то другого.