— Сам.
— И как ты это будешь делать со скованными руками и ногами, а, смазливая мордашка? Будь паинькой, и дай Эру Гансу тобой заняться…
Его рожа, что самое грустное, чем-то до безобразия напомнила мне мою, когда я облизывался на «Аску»[20] из Евангелиона[21]. И вот что-то я таки ни капли не верю в его невинность намерений.
— Я САМ, — повторил я уже более серьёзно, покуда внутри меня начинало всё закипать. Чтобы я, да с этим пи…
— Слушай, ты, сраное стеллингское отродье! Будешь артачиться и зыркать на меня своими зенками, я тебя ещё разок выстегаю и накормлю мясом так, чтоб тебя потом рвало до самых кишок!
Между тем, мой Тюремщик, быстро в моих глазах опустившийся до планки «Пи, пи, пи, пи… поганый!», тоже пришёл в ярость: глаза расширились, вместе с ноздрями, дыхание участилось, а лицо раскраснелось. Угрозы из его уст звучали грозно, разве что упоминание про мясо меня ввело в заблуждение; впрочем, в тот момент меня больше разрывало от злобы, и потому осмысливать информацию я не мог. А мой визави продолжал свою тираду, активно помогая себе руками:
— Ты не понимаешь что ли, сучка?! За тебя взялись сами люди из Ордена, возлюбленные дети Шестирукого! Или надеешься на помилование и справедливый суд?! Не будет тебе его! Тебя вздёрнут в назидание твоей жалкой расе, при всём честном народе!.. — видимо, сказанное им должно было меня как-то испугать, произвести магический эффект и сделать покорным; не увидев на моём лице ожидаемого (а я просто в тот момент запоминал сказанное и вносил этих тварей в свой расстрельный список), он тяжело вздохнул, после чего резко распахнул свой балахон и обнажился. — Слушай, у нас не так много времени! Если сделаешь всё как я хочу, то, я, может быть, как-нибудь облегчу твою участь… например, дам тебе яда или перережу глотку… — для убедительности он немного потряс своим аргументом и тыкнул им мне в лицо, — давай, не томи… Говорят, пусть у вас и всего одна дырка, но зато какая…
…А я, смотря на набухшую дубинку моего тюремщика окончательно понял, что не успокоюсь, пока не придушу/разорву/уничтожу/кастрирую (нужное подчеркнуть) этого гада. Моё лицо само собой в тот момент оскалилось, а язык коснулся острых зубов… зубы…
Дальнейшие минут десять, сколько потом я их не пытался освежить в памяти, складывались в бесконечную череду алого и чёрного, вместе с режущим уши криком, чем-то отвратительно хлюпающим в моих ладонях, а так же крепким ударом по голове металлической палицей и надписью, которая висела перед глазами всё это время и согревала меня позже в виде воспоминания: