Жизнь возвращалась в Шаггом. Восстанавливались дома горожан.
— Хоть город ваш и понес очень тяжелые разрушения, — сказала царица собравшимся на площади шаггомцам, — но в результате низвержено и все множество ненужных нам богов. И в этом Арбок Перч, сам того не ведая, стал моим сподвижником. Отныне и все вы примите и почитайте Мажан-Арамазда. Нет и не будет иного бога, кроме него!..
Мари-Луйс действовала решительно и четко. Все ей теперь было ясно и понятно. Она получала удовлетворение от сознания, что ее идея единобожия уже воочию претворяется в жизнь. Правда, душевная боль нет-нет да давала себя знать. Мучила и сложность всего творимого. Иногда задумывалась, права ли она в своих деяниях, снова и снова пытала себя и снова и снова утверждалась в мысли о том, что множество бесполезных богов и божков — только во вред народу…
День ото дня весна в Хайасе расцветала пышным цветом. Но Мари-Луйс под гнетом своих забот и нескончаемых дел не замечала ни весны, ни ее цветения. Захваченная желанием воздать хвалу и вознести бога Мажан-Арамазда и необходимостью наказывать то одного, то другого из преступивших запрет приносить в жертву человека, она успевала отметить в себе лишь то, что очень тоскует по Таги-Усаку. И это злило ее ужасно. Стоит ли он такого? Стоит ли ее тоски?..
Она злилась на себя и становилась еще более яростной в своем богоборческом рвении. Поспевала всюду. Вот уже и к вершинам Спера добралась. Там в лесистом ущелье скрывались жрецы, которые отказывались подчиниться велению царицы и отречься от своих богов. Мари-Луйс повелела всех их до единого обезглавить, затем сжечь на костре.
Три дня кряду курился ладан перед образом богини, и Мари-Луйс коленопреклоненно молилась:
— О великая богиня, о владычица моего израненного сердца, всем своим существом я вверяюсь тебе и молю быть моею защитницей от всего неправедного! О великая и единственная, слава тебе в веках!..
И все молящиеся, и воины царицы, и тысячи пришельцев из окрестных поселений, вторили ей вослед:
— О великая и единственная, слава!..
— Слава!..
В толпе находились и Арбок Перч с Ерес Эпит. Оба одеты горскими пастухами. Преображенные так, что впору и самим не узнать друг друга. Ерес Эпит тоже во всем мужском, с наклеенной бородой и усами. Они, как и все вокруг, истово молились перед идолищем богини Эпит-Анаит, принесли дары — Арбок Перч насыпал в жертвенник горсть золота, на что жена прошептала ему на ухо:
— Не будь столь щедрым, привлечешь к себе внимание, чего доброго, еще узнают!..
— Но рано или поздно я ведь должен объявить, кто я есть? Особенно царице?!