Только в восьмом часу вечера Егор возвращается в общежитие: просидели с Димой над чертежами. Он идет через сосняк, ближней дорогой, руки в карманы — не торопится, задирает голову, надеясь рассмотреть, кто это там чирикает; слева в сосняк уткнулись дома, окна их превращены последним солнцем в странную, молчаливо-жутковатую выставку зеркал. Переливчатый, жидкий блеск раздражает Егора, подкарауливает за каждой сосной, чтобы внезапно выскочить, ослепить, резко и больно ударяя по глазам. Не раз споткнувшись, Егор сворачивает глубже в лес и идет уже по хвойному, скользкому насту, трещат под ногами сухие шишки, от отсыревших кустов таволожника несет холодом. Здесь совсем сумерки, где-то вверху — не то в сосновых лапах, не то повыше — притаилась темнота и вот-вот сползет на землю, над слоем темноты — бледное небо, бледные искры звезд и игрушечный, прозрачный, слабенький месяц — до сентября остаются считанные дни.
Попав под влияние сумерек, тишины, побыв в обществе равнодушно-приветливых сосен, Егор становится грустен. Он думает, что как-то странно проходит жизнь: заурядно, безынтересно, да и сам-то он — совершенно несносный человек: бесится из-за кратковременных пустяков, обижается на придирки, млеет, когда даже чуть-чуть похвалят, совестится говорить людям неприятное, а иногда до смерти охота это делать — и так без толку путается, мечется, а нет бы выработать какую-то главную, основополагающую жизненную задачу: прослыть бы лучшим инженером мира, замкнуться, тренироваться по системе йогов, выучить за год пять языков, поседеть, перенести два (несильных) инфаркта и после, с полной безучастностью, принимать поздравления от лучших умов мира. И вообще, черт знает сколько времени не соберется написать матери, не может раз в месяц посылать несчастную десятку, которая сама по себе ей не очень и нужна, но все-таки материальное подтверждение: где-то есть сын, правда, слабохарактерный дурак и эгоист, но есть: вот, пожалуйста, смотрите, перевод, не забывает старуху; соседки, тоже пенсионерки, одобрительно и завистливо вздохнут: «Сумела Анна Павловна сына вырастать», а матери больше ничего и не надо, растрогается, весь вечер о нем, этом самом сыне, будет думать, посылку соберет, сигарет купит…
Все, решено. Сегодня же, сразу же, как придет, сядет и напишет письмо, да не обычную записку, нацарапанную впопыхах прямо на почте, на обратной стороне телеграммного бланка, а именно письмо, длинное, обстоятельное: питается не кое-как, а нормально, регулярно, носки не дырявые, выпивает только по праздникам, начальство хорошее, девушки здесь не вертихвостки. И в конце надо будет обязательно написать не просто «целую», а «крепко целую» — мать же каждое слово обдумает и оценит.