— Он ничего об этом не говорил?
— Нет. Да и мы даже не намекнули. А поскольку он пожаловался, что у него грипп, неделю безвылазно пролежал в постели.
— Он читал газеты?
— Как и мы, утреннюю и вечернюю.
— Вы ничего не заметили особенного?
— Нет. Кроме того, что он стал закрываться в комнате, если кто-нибудь стучал во входную дверь.
— Когда он начал выходить?
— Через неделю с небольшим. В последний раз он ночевал здесь в ночь с 11 на 12 марта. Это легко уточнить по календарю в его комнате: с тех пор никто не обрывал листков.
— Что мы должны делать, господин комиссар? — с беспокойством спросила мать. — Вы действительно верите, что он совершил преступление?
— Не знаю, мадам.
— Но если полиция его разыскивает…
— Вы позволите нам посмотреть его комнату?
Она была в начале коридора. Обширная, без излишеств, но опрятная, со старой навощенной мебелью и репродукциями Микеланджело на стенах. В правом углу стояла большая черная, обвязанная веревкой дорожная сумка самого обычного типа.
— Открой, Жанвье.
— Мне выйти? — спросила девушка.
Такой необходимости не было. Жанвье легко развязал простой веревочный узел. Комнату заполнил сильный запах нафталина. Вскоре на кровати уже громоздилась куча костюмов, туфель, белья.
Это был гардероб артиста, вещи разнились и по качеству, и по происхождению. На фраке и смокинге стояла метка известного лондонского портного, а еще один фрак пошит в Милане.
Были костюмы из белой ткани, наподобие тех, что носят в жарких странах. Одни отличались броскостью, другие, напротив, больше подошли бы банковскому служащему, и ко всем имелась соответствующая обувь, произведенная в Париже, Ницце, Брюсселе, Роттердаме или Берлине.
И наконец, на самом дне, отделенном листом серой бумаги, лежал клоунский наряд, в отличие от остального просто поразивший девушку.
— Он артист?
— Своего рода.
Больше ничего существенного, относящегося к постояльцу, в комнате не нашлось. Синий костюм, о котором шла речь, отсутствовал, именно в нем ушел Пеетерс-Мосс в последний раз, и, может быть, пребывал по сей день.
В выдвижных ящиках валялась всякая мелочь: портсигар, бумажник, запонки, пристегивающиеся воротнички, ключи, сломанная трубка. И ни одного клочка бумаги, ни одной записки с адресом.
— Благодарю вас, мадемуазель, вы поступили очень разумно, обратившись к нам, и я убежден, что никаких неприятностей у вас не будет. По-моему, здесь нет телефона?
— Несколько лет назад был, но…
И, понизив голос, добавила:
— Папа не сразу стал таким. Это потому, что мы не смогли его удержать. Раньше он совсем не пил. Потом встретил своих приятелей из Академии изящных искусств, которые находились в таком же положении, как и он, заимел привычку встречаться с ними в маленьком кафе на бульваре Сен-Жермен. Это его и погубило.