— Вообще, — отмерла панна Гуржакова, — по какому праву вы обвиняете наших девочек?! Встречаетесь с этою особой…
— О да, — панна Белялинска благодарно улыбнулась подруге за подсказку. — Я слышала, она совершенно потеряла страх… и та история… вы не знаете, она как-то связалась с одним мальчиком из хорошей семьи… едва замуж не выскочила… а оказалось — приворот…
Ну да, что уж проще, на Ольгерду спихнуть.
— Поймите, — в темных очах Белялинской примерещилась насмешка. — Вы, конечно, в своем праве, но… если вы испортите репутацию моим дочерям… нашим дочерям… мы сделаем все возможное, чтобы…
Она выразительно замолчала.
А пан Мимиров неожиданно произнес:
— У вас доказательств нету!
Нету.
И не будет.
Ведьмака бы нормального, так нет же ж… тьфу ты… да и дело такое… смех и только… не хватало, чтобы его, Себастьяново, имя в суде из-за такой ерунды полоскали.
…и так полощут.
— И вообще, — пан Мимиров ткнул пальцем в коробку. — Может, вас этот приворожил…
— Кто? — поинтересовались обе панны, а панночки удостоили несчастную коробку ревнивых взглядов.
Себастьян вновь высунул голову в окно, радуясь, что дождь усилился. Текучая вода снимала и зуд, и от мыслей дурных избавляла.
…суд не выход, хотя… наказать примерно… но за воздействие это каторга… а посылать девиц, пусть и не шибкого ума, на катаргу за-ради материных амбиций…
— Этот… аноним, — пан Мимиров сделал махонький шажочек к коробке, потом еще один… и еще… он пощупал шелковый пышный бант, понюхал зачем-то пальцы и печально произнес. — Краскою воняет… вот же ж…
— А и вправду, краской, — совсем иным, мирным тоном произнесла панна Гуржакова, потянувши длинным носом.
— Полный беспредел, — пан Мимиров сунул тросточку в подмышку и обеими руками потянулся к коробке. — От кондитерских коробок должно сдобою пахнуть. Или ванилью. Или шоколадом…
— Стойте, — Себастьян попытался остановить… не то, чтобы подозревал дурное, скорее по старой привычке своей, коия утверждала, что сюрприз — это не всегда приятно.
Однако услышан не был.
— …а тут краской… и заметьте, я трижды жалобы писал. Яйца берут дурного качества… молоко отстоявшееся. И сливочки, небось, снимают… а продают втридорога…
Шелковый бант соскользнул, словно только и ждал, чтобы его потревожили.
— Не трогайте!
— А вам есть чего скрывать? — голос пана Мимирова был преисполнен подозрений. — Конечно… я всем говорил, что не может живой человек взяток не брать!
И с коротким победным смешком он поднял крышку.
Дальше произошло несколько событий.
Старшая панночка Белялинска завизжала, ее младшая сестрица лишилась чувств, впрочем, как-то так, что упала не на пол, который особою чистотой не отличался, но на кушеточку, томно забросив ручку на белое чело. Панночка Гуржакова застыла с приоткрытым от удивления ртом, а матушка ее, брезгливо поморщившись, произнесла: