Он, между прочим, тоже есть хочет.
— Кто вынул, милейший, я об том не ведаю, — местный ведьмак, в отличие от Аврелия Яковлевича, был мал и тщедушен, и обличьем своим больше походил на канцелярскую крысу, не особо молодую, отъевшуюся на пасквилях и государственных бумагах. При том, полнота ведьмаковская была престранного свойства. Руки и ноги его оставались тонкими, что тростиночки, и потому удивительно было, как эти тростиночки не ломаются под тяжестью шарообразного тела. — Это уже не мое дело.
Ну да… тут все ничье дело.
— Что еще сказать можете? — Себастьян с трудом сдерживал раздражение.
— А что тут скажешь? Убили… от этом вам Штефан поведает лучше меня, — ведьмак взмахнул белым платочком, поднимая облако жасминового аромату, от которого защипало в носу. — А по вашему вопросу… есть слабые остаточные явления… на приворот не похоже. Заявляться станете?
Себастьян покачал головой.
— Зря, — равнодушно произнес ведьмак и платочек поднес к носу.
Вот и вся консультация…
Да уж…
— Твою… — Себастьян мысленно дал себе слово, что уволится.
От прямо завтра и напишет заявление. Правда, конечно, сразу не отпустят… с каторги вообще отпускают неохотно.
— Значит, убили? — светским тоном поинтересовался он у медика, который замер с булкой в руках.
— Убили, — печальным голосом ответил тот.
И булку отложить-таки изволил.
— И как же?
А еще хотелось бы знать, когда. И если очень повезет, — в этом Себастьян сомневался изрядно — за что.
Медик поднялся.
Одернул кургузый пиджачишко горчичного цвету, что несколько диссонировало с ярко-алым шейным платком, замотанным вокруг тощей шеи.
— Печально, — а вот голос его оказался неожиданно глубоким, басовитым. — Печально, когда уходят молодые… и смерть ее была подобна грому, сотрясшему ясные доселе небеса…
Он снял очочки, которые протер платком.
Водрузил на переносицу.
— Наступила она вследствие колотой раны под пятым ребром. Смею предположить, смерть эта была безболезненна и быстра, что есть милосердие…
Вотан избавь Себастьяна от этакого милосердия.
— Он сидел и глядел, как жизнь покидает трепетное ее тело… держал за руку…
— За которую, — уточнил Себастьян, дивясь этакой прозорливости.
— За левую. Может, и за правую… взгляд его был преисполнен жадного любопытства…
— Стойте, — Себастьян прервал поток речи. — Это-то вам откуда знать?
— Я предполагаю…
Твою ж… Вотан помилуй, удержи от членовредительства.
Глубокий вдох. И медленный выдох. Сосчитать до ста. И от ста до единицы… медик ждал. Он стоял над телом, глядя на него с непонятным — будь девушка жива, Себастьян решил бы, что влюбленным — выражением лица. Штефан раскачивался.