— Трудиться надо, трудиться. Без этого не проживешь, — согласился Шеркей.
Шербиге придвинулась к нему поближе. Она уже делала это не в первый раз. Шеркей все время отодвигался и сейчас сидел на самом краю скамейки. К тому же хозяйка все время валилась набок, к плечу гостя.
— Каких только снов, милок, не бывает, — продолжала она, внезапно перейдя на полушепот. — И не поверишь, если рассказать. Да и неудобно, право. Очень уж такие есть… волнующие. Послушаешь ты, да взбредет тебе в голову что-нибудь… Нельзя рассказывать такие сны мужчине. К тому же еще ночью и с глазу на глаз.
Шербиге слегка отстранилась от Шеркея.
— Рассказывай, рассказывай, — попросил он и подвинулся к ней. Язык у него заплетался, как у пьяного.
— Ну, так и быть, милок. Только смотри не забирай ничего в голову. Не будешь? Приснилась мне однажды здоровенная-прездоровенная собака. Лохматая-прелохматая. Сейчас я даже сомневаюсь, собака ли то была. Скорее всего медведь. А может, и собака. Ты не встречал таких?
— Нет, не приходилось, — промямлил Шеркей, стараясь не глядеть в ее по-кошачьи сверкавшие глаза.
— Если увидишь во сне злую собаку — это к ссоре. Ну а эта, какую я видела, была особенная. Кроткая, ласкунья. А я, значит, лежу и говорю ей: «Уходи, ухода, песик, не мешай мне спать». А она не уходит, так и льнет, так и льнет, как ребенок к материнской груди. И вдруг… — Шербиге положила руку ему на колено, горячо задышала прямо в лицо: — Хочешь верь, хочешь не верь, — превратилась эта собака в мужчину. Да в такого красавца, что и во сне редко увидишь! И берет он меня, этот мужчина, за самую что ни на есть талию, а другой рукой мне ноги начинает гладить. Вот так, — Шербиге взяла руку Шеркея и провела ею по своему колену. — И почему мне такое приснилось? Сама не пойму. Ведь совсем я, касатик ты мой, не знаю мужских повадок. В девичестве проходят мои годы.
Она снова придвинулась к Шеркею. Ему уже некуда было подвигаться — он сидел, прижавшись к Шербиге.
— А ты не видишь таких снов? — прошептала она, впиваясь мерцающим взглядом в его глаза. — Видишь, наверно? Все, поди, повадки знаешь, женатым ведь был.
— Что-то не помню. Некогда все мне. Может, и вижу, — ответил Шеркей и не узнал своего голоса. «Зачем я пришел? Зачем я пришел? Теперь не только Лошадью — Жеребцом прозовут», — подумал он и решил не продолжать этот опасный разговор. Но как он ни морщил лоб, в голову не приходило ни одной путной мысли, думалось о таком, что даже в пот бросало. И, сам не зная зачем, он не это прошептал, не то простонал:
— Время-то свое как проводишь?