В окно струилась предрассветная синева. Шеркей поспешно разделся и спрятался с головой под одеяло…
— Отец! Папа!
Шеркей с трудом разомкнул веки. Над ним склонился Тимрук.
— Что, иль утро уже?
— Давно уже. Да не об этом я говорю. Идем скорей.
Взлохмаченный, заспанный отец сел, с хрустом потянулся.
— Куда идем?
— На улицу.
— Чего я там не видал?
— Идем же, говорю. Знаешь, что там наделали?
Настойчивость Тимрука встревожила Шеркея. Не одеваясь, он выбежал на улицу.
— Боже мой!
От крыльца тянулась узенькая, шириной в четверть, ленточка из древесных опилок. Их, наверно, взяли из кучи возле сруба. Дорожка вела… Шеркей сразу догадался, куда она вела, и затрясся, будто его окатили ледяной водой. Выследил, выследил какой-то остроглаз и дал знать всей деревне. Из дому теперь не выйдешь. Срам, срам какой! Не только люди, все собаки обхохочутся, животы надорвут. А Шингель будет тешить всякого встречного-поперечного новой уморительной побасенкой. Такого напридумает, такого наплетет… Да и сама Шербиге будет ходить по дворам и похваляться: «Сам Шеркей ко мне, бабоньки, ходит. Души не чает во мне!» О боже, боже! День ото дня не легче. Вот уж правду говорят: пришла беда — отворяй ворота. Нахлебался вкусной похлебки… Досыта наелся…
— Подметай, — крикнул Шеркей сыну. — Что стоишь как истукан? Да побыстрей, побыстрей! Ильяса кликни, пусть поможет!
— Да разве подметешь? Конца не видать!
— Хоть у нашего дома! Хоть у нашего дома!
Шеркей поддернул исподники, сгорбился и юркнул в дверь.
Нещадно палило солнце. Земля растрескивалась, как перекаленная печка. В иные трещины можно было без труда просунуть ладонь. С самой весны ни разу не выпало дождя. Люди уже позабыли, когда они в последний раз видели облака. Из колодцев пропадала вода, к концу дня из них черпали мутную жижу. Обмелели озера. Пересыхали в оврагах ручьи и речушки, превращаясь в цепочки мелких грязных лужиц. Бурая трава крошилась в руках. Низкорослые хилые хлеба начали увядать.
На деревню надвигался неумолимый голод.
Измученные безысходной нуждой, напуганные страшным бедствием, люди начали поговаривать, что во всех их несчастьях виноваты Каньдюки. Старательно припоминали все их давнишние неприглядные дела, скрупулезно подсчитывали грехи, безжалостно растравляли в своих душах все большие и мелкие обиды, нанесенные когда-либо ими.
Особенно много толков было о событиях последнего времени: о похищении Сэлиме, о ее страшной гибели. Все сходились на одном: Каньдюки своими греховными делами вызвали гнев Пюлеха, и он покарал деревню засухой. Не мог, конечно, простить всемогущий и того, что Каньдюки распахали священную землю Сен Ыра.