Зима выдалась суровая. С первых же дней залютовали морозы, забуйствовали бураны. Сугробы нанесло чуть не вровень с крышами. Деревья, заборы, стены изб обросли пышным, косматым инеем.
Ждали, что к масленой, как всегда, потеплеет, но холода стали еще неистовей. Бедняги воробьи коченели на лету и замертво валились в снег. Плюнешь — и слюна, не успев долететь до земли, превращается в ледышку. Давно не было такой свирепой зимы.
Утро прощального дня масленицы было туманным. Сквозь мглистую пелену проглядывал красный, словно обожженный морозом, лик солнца. Громко потрескивали бревна.
Казалось бы, в такую погоду нет ничего милее, как посиживать дома у печки, но праздник брал свое: молодежь высыпала на улицу. Морозный, чуткий воздух зазвенел от веселых голосов, смеха, песен. Парни и девушки катались с ледяных горок, толкались, чтобы согреться…
Шеркей встретил день в добром настроении, чем весьма порадовал и удивил своих семейных. С утра сбегал к целовальнику и запасся полуштофом водки. Сайдэ наварила пива. Вечером должны были пожаловать гостти.
Жизнь налаживалась. И только благодаря Каньдюку. Если бы не он, то разве осмелился бы Шеркей взяться за постройку дома! Мечтал бы лишь по ночам об этом, кряхтел, ворочался и не давал спать жене.
Часть бревен, как и было задумано, Шеркей пустил на доски. Свез доски в Буинск, выгодно продал и вернул Каньдюку полсотни целковых. Старик не просил их, наоборот, уговаривал не торопиться с отдачей долга, но лучше расквитаться поскорее. Долг, он вроде хомута. Бог даст, скоро и зерно вернет Шеркей. И тогда он — вольная птица.
Сегодня Шеркей ожидал в гости Каньдюка с супругой. Сруб как раз закончили к масленице, надо отметить это, отблагодарить хорошего человека.
Если дела пойдут так же гладко, как шли до этих пор, то не за горами и новоселье. Сруб стоит. Теперь обомшить его, покрыть, настелить полы, потолки, сложить печку, вставить рамы — и живи в свое удовольствие. Сделать все это надо весной, как только подсохнет земля.
Просто чудо какое-то произошло. Зерно в сусеке цело, скотины в хлеву не убавилось, а девятиаршинная изба стоит, поблескивая кондовыми, гладко отесанными золотистыми бревнами. Да, видать, с чистым сердцем помогал дед Каньдюк.
Только вот Сайдэ расхворалась. Здоровье у нее и так никудышное, а пришлось мужскую работу делать, даже бревна и доски с Шеркеем ворочала. Однажды взялись они за одну колоду, жена подняла свой конец и сразу упала. Хорошо хоть бревно ее не придавило. Неделю лежала с почерневшим лицом, не пила, не ела. Только Сэлиме призналась, что оторвалось у нее что-то внутри, и теперь комок там какой-то растет, вздохнуть не дает как следует.