— Сколько же коллекция стоит в действительности?
— Этого никто не знает. Но уж если Сизов дает миллион, то два миллиона она стоит точно. Вы догадываетесь, что от вас требуется?
— Уговорить профессора дать согласие на продажу.
— Не совсем. Попросите у него коллекцию.
— Я не понимаю.
— Объявите себя знатоком, любителем. Я не знаю, — чертом, дьяволом! Попросите коллекцию на хранение. Для народа русского. А если откажется, конфискуйте…
Кто мне даст на это право?
Я даю вам право. Я… Когда коллекция будет в Европе, я уговорю мужа заплатить полтора миллиона. И тогда вам незачем будет ждать химерной победы над большевизмом, чтобы женщины видели в вас героя. Мужчина с деньгами — победитель всегда.
Долинский подумал: «Вот и все. Моя ступенька в социальной лестнице та, на которой стоят громилы».
Родилась концовка главы романа:
«— Графиня! — гневно произнес капитан. — Вы смеете предлагать мне это?
Поистине издевательская усмешка промелькнула в глазах и на губах женщины. Словно процеживая слова, она сказала спокойно и ясно:
— В таком случае я могу предложить вам гоголь-моголь. Он помогает при импотенции.
Она повернулась. Гордая, стройная, продолжала путь к дому, только несколько быстрее, чем прежде…»
Качнув головой, точно стряхивая наваждение, Долинский взял графиню за руку. Сказал устало:
— Я подумаю над этой идеей, Евгения.
6. Побег (продолжение записок Кравца)
Балки, почерневшие, дубовые, распирали стены сарая, держа на себе стропила, крытые старой дранкой. Солнечный свет, ручьями сочившийся сквозь дыры, золотил паутину, которая, точно сеть, свисала между балками, а паук, маленький, но пузатый, прятался, стервец, в самом углу под крышей, поглядывая крохотными хитрыми глазами.
Мы лежали на сухих кукурузных стеблях, что были свалены в углу сарая.
За дверью ходил часовой с винтовкой и мурлыкал какую-то незнакомую мне песенку.
Лучи солнца, проникавшие в сарай, меняли угол, становясь все отвеснее. Время двигалось к полудню, а я лежал в сарае, где-то у черта на куличках. И меня охранял часовой, точно самую настоящую контру. Серега Сорокин глядел в мою сторону виновато. И кусал губы. И клял свой «фарман» на чем свет стоит.
Командиром партизанского отряда оказался высокий, худощавый адыгеец в богатой черкеске с серебряными газырями. Он не пугал нас, не матерился, не грозился «шлепнуть немедля». Посмотрев мои документы, он выслушал доклад старшего группы, пленившей нас. Потом вежливо, с холодной улыбкой спросил:
— Как прикажете поступить, господа?
— Не господа мы, товарищи, — сказал Сорокин.
— Пусть будет так. Что дальше?