- Я отвечу тебе, что по-японски "капеесес" значит "векапебе".
Кроме нас у расписаниия никого нет, и разговор носит свободный характер.
- Миша, в Токио у тебя будет заслуженный успех!
- Разумеется, Володя. А на крайний случай у меня есть еще одна надежда...
- Какая, если не секрет?
- Это, конечно, секрет, но тебе я скажу: у нас с Гогой будет свой переводчик.
В детстве нашего Мастера, Г.А. Товстоногова, звали Гогой, и это уменьшительно-ласкательное имя сохранилось на всю жизнь для домашних и близких друзей; об этом знал не только весь город, но и весь театральный мир, и наши артисты, которые к Георгию Александровичу так никогда не обращались, в разговорах между собой пользовались тем же, будто бы сокращающим дистанцию, именем.
- Вчера японец смотрел "Лошадь", - сообщает между тем Миша, - а завтра смотрит "Ревизора".
- Вот оно что, - говорю я, - к нам приехал...
- Менеджо'р, - заканчивает фразу Миша, делая ударение на последнем слоге. - На нас он может погореть, но ему обещают цирк. А цирк, как ты понимаешь, покроет все убытки...
Теперь я набит сведениями, остается задать главный вопрос.
- А ты не знаешь, "Мещан" этот японец будет смотреть? - "Мещане" - моя главная надежда.
Миша вздыхает.
- Нет, Володя, должен тебя огорчить, по моим данным, "Мещане" в Японию не едут...
Короткую паузу называют в театре "цезурой", и, помимо моего желания, она возникает в нашем разговоре. Взяв себя в руки, я спрашиваю:
- Ну, а что едет еще?..
- Еще едет "Амадей", - говорит Миша, глядя на меня с искренним сочувствием...
Я не сторонник "Амадея", и он это знает. На мой взгляд, это - наша репертуарная ошибка. На мой ревнивый взгляд, грешно ставить историю Моцарта и Сальери в изложении модного Шеффера, когда у нас есть гениальная трагедия Пушкина. Тем более что англичанин в нее заглядывал и, по мне, ничего не понял. Шеффера поставит кто угодно, а таких "Мещан", как у нас, не сделает никто...
- Ну, если смотреть с этой точки зрения, - задумчиво говорит Данилов.
- А с какой же еще? - капризно перебиваю я, окончательно теряя юмор.
И тогда, склоняя меня к разумной объективности, Миша говорит:
- Однако костюмы в спектакле красивые. Очень. С этим ты не можешь не согласиться.
И, выдержав еще одну цезуру, я соглашаюсь.
- Да, Миша. В этом ты прав. Костюмы выглядят красиво...
Поняв, что страна восходящего солнца мне больше не светит, я начал соображать направление своих автономных гастролей по городам и весям нашей необъятной родины. Слава Богу, такая возможность в запасе у меня была.
Переговоры с администраторами шли к успешному концу, как вдруг открылись новые обстоятельства: снова заболел Григорий Гай, в Японию его не берут, и предстоит срочный ввод в спектакль "Амадей". Времени остается мало, костюм сложен и дорог, и руководство театра ищет артиста, которому пришлись бы впору камзол и штаны широкогрудого приземистого Гая.