Иногда Гилфорд ужинает со мной, но чаще всего он ест и спит в доме родителей. Фрейлины спрашивают меня, не скучаю ли я по нему, ведь он так хорош собой и мы так недавно венчаны, на что я слегка улыбаюсь им и отвечаю:
– Не особенно.
Я никогда не скажу им, что испытываю облегчение от того, что в моей постели нет его тяжелого тела, потного под моими теплыми одеялами. Просто он обязан за мной ухаживать, так же как я обязана эти ухаживания терпеть. И мы должны делить супружеское ложе, как того требуют закон церкви и наши родители. Но мне никак не удается понять, как женщина может получать удовольствие от того, что мы делаем, и стремиться к этому. Хотя иногда я припоминаю, что счастливее всего Екатерина Парр выглядела по утрам, когда из ее спальни выходил голоногий Томас Сеймур. Я знаю, что моя мать наслаждается временем, которое проводит с отцом, и леди Дадли самым нелепым образом поглощена своим мужем. Может быть, способность оценить эти радости придет ко мне позже, с возрастом, когда я сама подрасту и окрепну. Возможно, в деле удовольствий плоти сначала надо вырастить эту пресловутую плоть. Однако мне все равно было сложно представить себе, что я, даже толстая и здоровая, жажду неуклюжего ерзанья Гилфорда или хихикаю от шлепка по заду.
Время, которое я провожу здесь, было бы гораздо приятнее, если бы не боли в животе и лихорадочное состояние.
Кажется, это единственный случай, когда книги меня подводят. Я нашла несколько греческих свитков о зачатии детей, но они все говорили об этом в связи с фазами луны. Там еще были ужасающие картинки, показывавшие младенца, вырезанного из утробы мертвой матери, множество теологических утверждений о том, как Господь наш был зачат Духом Святым в теле девственницы, и упоминание о некоторых вдумчивых авторах, сомневавшихся в этом утверждении. Но тема зачатия обыкновенной женщиной, похоже, не интересовала никого. Мне начинало казаться, что я и другие дочери Евы, женщины, существовали только в качестве символа. В книгах не упоминалось ни единым словом о странной смеси стыда и боли, которую переживали мы с Гилфордом, оказываясь в постели, молча и неуклюже. Никто не объяснял, как от этих неприятных телодвижений в теле женщины зарождается дитя. Мне вообще кажется, что об этом никто ничего толком не знает, но спрашивать об этом мне, разумеется, никого нельзя.
Утром ко мне приезжает Гилфорд и рассказывает о том, что о болезни короля было объявлено в парламенте и что церкви по всему королевству теперь молятся о его выздоровлении. Принцесс Марию и Елизавету призвали ко двору, и они обе ожидают новостей в своих загородных имениях.