Да, лето с его покосами, жатвами для Матрены было все-таки благодатью, сравнительно с зимой, с холодами, во время которых ей приходилось бежать, сломя голову, 8 верст, чтобы преть и задыхаться в «рогожной». Поэтому, собираясь на покос, она хлопотала все-таки бодро, торопливо. Она засунула за пазуху краюху хлеба, насоленного до бела, потом привязала к фартуку бурак с квасом и узелок с холодным вареным картофелем. Гобзин никогда не кормил работавших у него.
— Получи с меня деньги и ешь свое! — говорил он.
Конечно, и на деньги он не был щедр. Матрена была здоровая работящая баба, косила почти как мужик, а не могла, вот уж которое лето, добиться ни полкопейки прибавки.
Захватив все, что нужно, Матрена быстро пошла из школы, даже не посмотрев на спящую дочь. Уже давно она обратилась точно в какую-то машину для косьбы сена, для жатвы ржи, для мочки рогож, для чистки полов и потолков школы. Тяжелая рабочая жизнь без своего угла, с постоянной беготнёй и заботой о куске хлеба, истрепала в бедной бабе не только чувства женщины, но даже и матери.
Матрена почти уже не знала, любит ли она свою несчастную Фроську — эту, в сущности, обузу для измотавшейся бабы… Но все-таки где-то в глубине, в тайнике своей души, она горячо ее любила. Когда она сегодня пробежала несколько сажен от школы к Гобзинскому покосу, торопливо семеня по росистой траве босыми ногами, она вдруг остановилась…
Что она забыла? Положительно, забыла. Но что?.. Ах, да, оставить еды для Фроськи.
И Матрена сделала уже нерешительное движение, чтобы вернуться к школе и бросить в окно узелок с картофелем… Ей так и представилась худая, тощая девочка с костистыми голыми коленками. Сердце ее защемило, но Матрена снова еще быстрее пошла к покосу.
«Потерпит, — подумала она, — что ей: не работать!.. Сегодня деньги получу. Капусты возьму у Акулины Мироновны, щи ей вечером сварю»…
И Матрена заспешила вперед. Опоздай — сейчас штраф… И баба бежала на покос немногим тише, чем Пестрянка в лес.
Фрося проснулась.
Луч солнца, перебираясь от довольно большого окна школы, неслышно скользнул на личико Фроси и сквозь ее тонкие, почти прозрачные веки прожег шаловливым огоньком ее спящие зрачки.
Девочка вдруг вздохнула, попробовала повернуться на другой бок, но вместо того вдруг закрыла рот, сморщила все лицо и быстро села на тюфяке; она поджала колени под самый подбородок и охватила их тонкими, как ниточки, загоревшими до самого плеча, голыми ручками. Потом она вдруг разом раскрыла глаза и снова их закрыла.
И точно пригретая кошечка, она вся потянулась, вытянула, как только могла, руки, снова легла, шаловливо перекатилась худеньким телом по тюфяку и, быстро вскочив на ноги, то бегом вприпрыжку, то подскакивая на одной ноге, пробежала все четыре комнаты школы.