— Мне нужна ясная голова, — сказал я в трубку. — Без сулажина я не могу, а с ним становлюсь полудурком. И руки дрожат.
Он не спросил, зачем мне ясная голова. Только задал вопрос:
— Это тебе очень нужно?
— Очень.
— Прими десять капель из синего пузырька, который я тебе дал. Побочные эффекты исчезнут, координация движений восстановится. Но предупреждаю: в некоторых случаях это нейтрализует анестезирующий эффект сулажина. Причем навсегда.
— …Навсегда?
Я вздрогнул. Без сулажина я болей не вынесу.
— Да. Вероятность подобной несовместимости невелика, но она есть. Может быть, не стоит?
Если вероятность невелика, можно и рискнуть.
— Стоит. Вы ведь говорили, что в какой-то момент сулажин все равно перестанет мне помогать…
— Да, но еще не скоро. Примерно через три месяца.
— Но вы говорили, что мучиться я все равно не буду… Что вы мне поможете…
— Мучиться ты не будешь. Слово.
— Спасибо.
Я отсоединился.
Хорошо, что есть Лев Львович. Теперь можно заняться делом.
На перекрестке я поднял руку, и ко мне подкатили сразу две машины: черный «мерин», весь битый-трепаный, привет из прошлого тысячелетия, был ближе, но со встречки через сплошную лихо развернулась белая «девятка» и срезала «мерину» нос.
— Куда ехать, командир? — крикнул через открытое окно разбитной водила. — Давай ко мне, поддержи отечественное!
Из черной машины высунулся носатый брюнет. Качнул головой: садись.
Выбор следующей фразы:
1. Я решил сесть к нахалу. Потому что нахалы удачливы, а мне сегодня очень была нужна удача.
— На Петровку. Пятьсот. Без торговли.
— Хрен с тобой. Грузись. (Вам на эту страницу)
2. Болтливый попутчик мне сейчас был ни к чему. Поэтому я прошел мимо «девятки» и сказал нерусскому человеку:
— На Петровку. Пятьсот.
Он молча кивнул, глядя в сторону. (Вам на эту страницу)
Пальцы у меня были холодные и дрожали. Поэтому я сказала:
— Давайте лучше поиграем в гляделки.
— Хорошо. Сядьте ровно. Расслабьтесь. Вообще забудьте, что у вас есть тело. Смотрите мне прямо в зрачки… Вот так.
Глаза Громова будто застыли. Они глядели прямо на меня, но, казалось, видели что-то совсем иное. Во всяком случае, никто и никогда не смотрел на меня с таким выражением.
Какие черные у него были зрачки. Будто две глубокие шахты. Или два тоннеля, про которые он говорил в гостиной. Что там, в них? Я невольно подалась вперед.
— Не надо так близко, — сказал Громов ровным, тихим голосом. — В самую душу никому заглядывать не следует. Можно провалиться и не вынырнуть.
— Это вы про любовь? Не беспокойтесь. Мне сейчас как-то не до романтики.