Можно сказать, что мы осваивали язык одновременно, только я эсперанто, а она - английский. Я накупил учебников, консервов, компакт-дисков и заперся у себя в бункере. К тому моменту я довольно сносно владел французским, немецким и испанским, так что выучить еще один язык не составляло большого труда. Потом я написал на эсперанто обширный трактат и разослал его электронной почтой всем членам ИСЛЭ (Исполнительного Совета Любителей Эсперанто): Масперо, Шамполиону, Лепаж-Ренуфу, Лепсиусу, Кетлину, Дю-Шалью, Пханье, Баудиссену и Делитчу. В нем я отмечал, как важна сегодня их деятельность во благо эсперанто, интеграции и взаимопонимания. Ведь лишь когда все люди снова заговорят на едином языке прекратятся войны. И только лишь с исчезновением языковых барьеров возможно достижение всеобщей гармонии. Ведь согласно Ветхому Завету человечество когда-то уже обходилось одним единственным языком. Многоязычие явилось карой господней. Но, пожалуй, в наше время, общество уже достигло той поры зрелости, чтобы самому определить свою дальнейшую судьбу. Не дожидаясь помощи Всевышнего, возвратить гармонию на землю. Вернуть единоязычие и возвести гигантские плотины во избежание новых потопов. И если вдуматься, тот библейский единый язык ведь тоже был эсперанто. Крючкотворы с этим, естественно, не согласятся: мол, язык был совершенно другим. Однако он был единственным, общим, а значит это все же был эсперанто. Эсперанто! Да здравствует эсперанто!
На следующее утро, когда я подошел к компьютеру, меня уже поджидали восемь сердечных ответов. Не откликнулся лишь Лепаж-Ренуф. Я сразу же решил, что уничтожу его в последнюю очередь.
Думаю, нелишне заметить, что в бункере моем имелась лишь одна комната, пригодная для жилья. Остальные были полностью заставлены стеллажами с изловленными и засушенными отцом Айры Гамильтона тарантулами. Я решил все оставить как есть. Лишь в своей комнате установил компьютер, а на стену повесил два портрета: доктора Заменгофа и запечатленный мною собственноручно лик досточтимого греческого тирана Драконта. Прославившийся в свое время введением законов, названных драконовскими, он отвечал, когда его спрашивали, почему и за малую провинность и за серьезное нарушение им предусмотрено одно и то же наказание - смерть: "Уже самая малая провинность достойна наказания смертью, за большую же, к сожалению, мне не удалось придумать ничего более подходящего".
Великие слова, не так ли?
Первого любителя эсперанто я прикончил тут же в Пенсильвании. Я даже не удосужился поинтересоваться его именем. К счастью, эсперантистов всегда можно распознать по таким специальным значочкам, которые они носят с беспредельной гордостью.