Каплан прислушалась к себе. Ядовитым туманом заклубился внутри страх. Опалило сознание бессилия. Рок неудач преследовал ее, и после каторги. Сковывал волю. Сколько ей можно убегать, кого-то догонять, быть, в конечном счете, битой?
Она снова стала ходить по камере. С трудом переставляла ноги, но куда ни повернется — серая стена. Об нее тупо ломался взгляд. Будто она никогда не видела солнца, не кипела в половодье революции. Откуда эта серая стена? Какая дьявольская сила забросила ее в одно из подвальных помещений Кремля?
Каплан надеялась, что ее больше не будут вызывать на допросы. Она боялась встреч с Сергеем. Уцепиться за ниточку — размотает весь клубок. Она уже на пределе. Скорей бы конец. Взаимные прощупывания, пробные атаки и контратаки, истерики, уход в глухую защиту, обманные маневры поведения. С чем это сравнишь?
Память Каплан распахнула в минувшее одну из своих бесчисленных дверок, и она услышала голос Сергея:
— Я думаю, у вас есть много что сказать…
По спине пробежали мурашки.
— Я сказала все, — выдавила Каплан и отвернулась. Мутным, нехорошим взглядом уставилась в окно. В глазах бродило что-то этакое… Мысль? Воспоминание?
— Я не ошибаюсь, — сказал Сергей. — Вы утаиваете главное — сообщников и руководителей покушения… Вам предстоит очная ставка…
— С кем?
— С Верой Тарасовой.
— Зачем? Зачем эта канитель с очными ставками? Я подпишу все, о чем рассказала.
Сергей наклонился к ней ближе. Казалось, он хочет проникнуть взглядом в ее голову, понять и прочитать все ее мысли.
— Но мне нужна правда.
Вошла Вера Тарасова. Остановилась, собралась с силами.
— Послушай, Фаня, — голос Тарасовой прерывался, — как ты могла? Ну, почему?
Ответа не было.
— Трудилась бы как все, имела бы семью…
— Очевидно, я не такая, как все, — голос Каплан завибрировал от напряжения.
— Фаня, — с горечью сказала Тарасова, — ты сама себя загнала в угол. Разве об этом ты мечтала в Акатуе?
Каплан отшатнулась назад, будто ударенная, и впервые посмотрела в лицо Тарасовой — потерянно посмотрела. Слепо.
— Акатуй — совсем другая жизнь, — пробормотала Каплан. Осеклась от невозможности хоть что-то объяснить Тарасовой, искренне горюющей о ней. Махнула, обречено рукой.
— Эх, Верочка!
После ухода Тарасовой Каплан продемонстрировала один из резких скачков перемены настроения. Сергей ни разу не видел Каплан обмякшей и безоружной. И все же она ни в чем не раскаялась. Ни в чем существенном не призналась. Задумчиво стряхивала с правого плеча невидимую пушинку. Но та, вероятно, не исчезала. Тогда Каплан сняла ее пальцем, отвела в сторону и проследила. Как она медленно падала вниз…