— И как тебе понравилось?
— Что здесь должно нравиться?
— Ощущения.
— Ощущения гнусные, — признался Рычагов, — чувствуешь себя беспомощным уродом.
— А у меня это ощущение четыре года держалось. Представляешь, четыре года! Все из-за этих сволочей, чтоб они сдохли! Ненавижу, мразь, мерзавцы!
— Успокойся, пошли лучше спать.
— Не хочу я спать.
— И я не хочу, — признался Рычагов. — Я разволновался, мне как-то не по себе сделалось, честно говоря.
— Не волнуйся ты, было бы из-за чего. Заберем деньги, если они там есть, и все станет на свои места.
— Деньги всегда, Сергей, приносят проблемы.
— Не без этого. Зато часть проблем они решают.
— Одну часть решают.
— Хватит про деньги, может, их там уже и нет.
— Хорошо было бы, если бы их там не оказалось, — упавшим голосом произнес Рычагов.
— Нет, это плохо, — возразил ему Дорогин, это очень плохо. Я на них рассчитываю.
— А зачем они тебе?
— Я хочу, чтобы у меня было все свое и деньги, чтобы у меня были свои деньги.
— Я тебе могу дать денег, — сказал Рычагов.
— Я понимаю, но брать не хочу. Сколько мне нужно, ты все равно не дашь.
Дорогин, подвинув к камину кресло-качалку, уселся в него и стал смотреть на огонь. Его лицо сделалось мрачным. Языки пламени, вспыхивавшие на поленьях, отражались в голубых зрачках и глаза временами выглядели так, словно в них лопнули сосудики и они залиты кровью. Время от времени Дорогин облизывал пересохшие губы, покусывал их и было видно, что он хоть и пытается сохранить спокойствие, но внутренне напряжен и нервничает. Его пальцы барабанили по подлокотнику кресла.
А Рычагов взялся варить кофе. Но сделать это ему ловко не удалось, кофе убежал, и по гостиной распространился противный запах горелого сахара.
— Что за чертовщина!
— Вот видишь, — не поворачивая головы произнес Дорогин, — без женщины сложно. У женщин это получается лучше, и нервничают они меньше.
— Да уж, у женщин только одно получается лучше, — сказал, как отрезал, Рычагов. — Еще сварю.
— Еще одну камфорку хочешь залить?
— Хрен с ними, с этим камфорками.
Наконец он сварил кофе, принес в гостиную, подвинул столик к камину, налил две чашки.
— Будешь пить?
— Да, буду, — ответил Дорогин.
— Интересно, о чем ты сейчас думаешь?
— Да ни о чем не думаю, просто смотрю на огонь, пытаюсь сосредоточиться, успокоиться, вспоминаю кое-что и кое кого.
— Что именно?
— Знаешь, когда мне было хреново, там, в тюрьме, я вспоминал детей и от этого становилось еще горше.
— Я тебя понимаю, потерять близких тяжело.
— И тем более горько, — произнес Дорогин, — я потерял их по собственной вине. Ведь они погибли из-за меня, из-за моей несговорчивости. Мне предложили, вернее, приказали отдать деньги, которые я получил на фильм. Я послал всех подальше. Тогда мне сказали, чтобы я не удивлялся, если со мной что-нибудь случится. Но меня тогда они тронуть побоялись, они выбрали самое больное место и ударили.