– А думаю я вот что, – начал Дин. – Во-первых, живучие сразу не умирают, и, раз человек жив, значит, не просто так, а нужно зачем-то. Во-вторых, живая кость мясом обрастает обязательно, все заживет, все срастется… Руку из-под подушки уберите… Расслабиться не умеете, так хотя бы просто лежать и не вздрагивать я могу попросить?.. Раз подставили мне свою шею – доверяйте. Я же вам доверял.
– Понимаешь, Дин…
Дин уткнул государя лицом обратно в подушку. Говорить он старался как можно ровнее. Эмоций за сегодняшний вечер и без участия Дина хватало:
– Я понимаю больше, чем вам хочется. Я понимаю, что непозволительные вещи сейчас делаю и говорю. Я понимаю, что понимаю лишнее. Я понимаю, что железными скобками можно починить тело, но не душу. Я понимаю, что некоторых хочется убить немедленно, а под рукой только господин Фай Ли, который, может быть, ничего о происшедшем на Бо не знает. Ведь он был здесь, в Ман Мираре. Я понимаю, что, потянув за хвост, поздно думать о том, что с другой стороны. Я понимаю, как жалко и как жутко. Я понимаю, что плакать не грех. Грех проплакать всю жизнь и ничего не сделать. У вас было три дня на жалость и отчаяние. Вполне достаточно. На свете все, абсолютно все можно победить терпением и любовью. Слышите меня? Терпением и любовью. А красавице своей, когда проснется, вы скажете: не надо погружаться в обстоятельства. Поднимись над ними. Нужно себя беречь. Ничего этого не было. Не было. Не было, и все. Вы оба сильные и упрямые люди. Вы друг друга поймете… И все будет хорошо… Давным-давно, еще при префекте Ваваде, в Третьей Префектуре в Приречье жили-были два осла. Белый и черный. Белого все любили и угощали, а черный кусался…
Позвать бы теперь кого-нибудь чесать затылок мне, подумал Дин, когда государь заснул. Все будет хорошо. Все лечится. Терпением и любовью. Любовью и терпением. Чего нам не хватает, что у нас так плохо-то все постоянно? Любви? Терпения? Того и другого разом. А сам-то ты, Дин, веришь в то, что проповедуешь?.. Эх, жизнь, воровка, довела…
* * *
Дружить можно было бы с господином Фай Ли, например. Дружить с государем Дин никогда бы не решился. Ни до того, как в сердце ему вставлен был искусственный кусок, ни после. Дин четко осознавал дистанцию. Это невозможно, в том-то и дело. У Первого министра свои функции при дворе и ответственность за отрезок предоставленной ему работы. Дин далек был от того, чтоб претендовать на большее. Вчерашнее нарушение дистанции, когда недотрога Аджаннар, который на церемониях, вручая указы, старался даже рукавом никого не коснуться, который сына собственного обнял всего раз за семнадцать лет, вдруг погладил Дина по лбу, а Дин в уплату долга почесал ему затылок, вышло случайно, как тот приступ откровенности о слезах и каторжном клейме. Порыв души, и более ничто. Хотя его нельзя не ценить. Но Дин не хотел бы снова подходить так же близко. Не в искренности дело.