Чёрт, а если он такой тут, правда, не один? Я как минимум двоих сама видала, или троих, тяжело сопоставить, похожи же.
Я же так точно не выживу! Стоит мне выйти за порог, и они меня тут же на куски разорвут, ни нож, ни роготулина не помогут. А главное, уже не помог Халк. Эх, и чего я ему подержаться за себя не дала? Теперь бы, может, хоть пожалел, а не сидел бы, отирал кровушку с хитрой клыкастой морды. А мне тоже больно, между прочим! Вот так ни за что взял и ударил, отбросил то есть. А я ведь защищала себя. Что я, по-твоему, придурок, должна была дать себя сожрать из-за того, что ты не был достаточно настойчив. Всё у вас тут не по-людски. Звери…
И я снова заплакала, только тихо, боясь, что могу этим на себя обратить внимание. И было отчего, потому что едва ли не сразу же заметила подёргивание ушей волка: определённо услышал. Я быстро задержала дыхание и прикрыла рот руками, только помогло мне это ненадолго. Халк остался неподвижен, и, кажется, ничего не замечал. Скотина бесчувственная! Даже слёзы тебя не трогают уже! Что ж ты за мужик-то такой, если даже зверь и тот жалостливее тебя…
Монстрила снова что-то с презрением спросил про меня, но обращаясь почему-то к волчаре. Покачал башкой и встал, чтобы убрать миску и выкинуть окровавленные тряпки. На меня даже не глянул.
А сказал-то как?! Будто я тварь, какая на ножках! Плесень на дне его любимой кружки. Вот сволочь!
И самое обидное, в тот момент меня пожалел даже волк. Я снова зарыдала, на этот раз уже не пытаясь сдерживаться. Плевать, пусть уже жрут, раз уж даже за человека не держат.
Но есть меня не стали, волк кивнул монстриле и тихонько покинул нас. Его огромный хвостатый зад я видела сквозь пелену своих горьких слёз.
Снова ночь, а я одна и на полу. Что-то не так в этом дурацком мире, однозначно, раз такая красоточка и умница оказалась сегодня не только одинока, но и бита. Нет, Лёля, не плачь, от твоих слёз ничего не изменится, потому что всякие зелёнорылые гамадрилы всё равно, что бревно: никакого понимания!
И ведь этот скотина даже не подумал передо мной извиниться. Ни разу. Даже вины своей не почувствовал, вёл себя потом, будто так и надо. А у меня рука до сих пор горит, вандал! У меня, может, кожа сверхчувствительная. Теперь наверняка синяк будет. Расплывётся, и совсем ни один принц не дождётся. Хоть бы поторопился он там, пока меня этот монстр зверюге своей карманной не отдал на пожрать.
С волком-то это зелёное чудище ласковый, кровь отирал, шёрстку приглаживал, а мне по рукам бьёт. Ну, разве ж это нормальный мужик? Нормальный так бы не поступил. Вот мой папка, все говорят, что суров, но своих баб я что-то не слыхала, чтобы он бил. И меня ни разу пальцем не тронул. Даже, когда я его швабру, Иришечку, за лохмы оттаскала, только тоскливо вздохнул. А чего она начала мне втирать, что важнее ему? Что я не знаю, что для папки всех важнее. Стерва! А ведь мы с ней почти ровесницы, пять лет разницы — такая ерунда. Теперь, когда я пропала, небось, опять объявится, будет его охмурять.