Один — худощавый, нервный, с расстроенным желчным лицом, другой — плотный, благодушный, пышущий здоровьем.
Худощавый непрерывно курит, вздыхает, покачивая головой. Видно, что его беспокоят какие-то неприятные, даже жгучие, мысли.
Благодушный здоровяк не выдерживает:
— У вас, однако, больной вид. Что с вами? Худощавый отвечает на вопрос вопросом:
— Вам чувство самокритики знакомо? Здоровяк улыбается:
— Бывает! После собрания. Когда пропесочат как следует!
— Я о другом… когда вот здесь (худощавый крепко ударяет себя ладонью по петушиной груди) кипит собрание и такие ораторы высказываются… что хоть в петлю!
— С вами что-нибудь случилось?
— Случилось!
— Расскажите! — просит здоровяк.
Худощавый смотрит в окно на несущиеся навстречу столбы и елки и молчит.
— Человек я вам незнакомый и, следовательно, объективный, — настаивает здоровяк, изнемогая от любопытства, — вам легче станет, когда поделитесь.
— Может быть, может быть! — бормочет худощавый и тушит в пепельнице недокуренную сигарету. Набрав в легкие воздуху, словно перед нырянием, он говорит: — Ну, слушайте! Во всем была виновата форточка!..
— Форточка? — удивляется здоровяк. — А я, признаться, думал, что вы скажете: «Во всем была виновата женщина!»
— Нет, именно форточка. Вы меня, пожалуйста, не перебивайте, а то я не стану рассказывать.
— Извините — вырвалось! Повесил уши на гвоздь внимания и молчу! Рассказывайте!
Худощавый нервно погладил себя по коленкам и начал свой рассказ.
— Фамилия моя Сушкин, зовут Петр Петрович, я периферийный работник, где и кем я работаю, для рассказа значения не имеет… И вот приезжает, значит, этот самый Сушкин в столицу нашей Родины — в Москву в командировку сроком на десять дней… В Москве он не был давно, но всем сердцем, так сказать, стремился!.. Поезд прибыл в шесть утра, чемоданишко у Сушкина легонький, он и решил пройтись по столице пешочком, благо знакомые, у которых он намеревался остановиться, жили не очень далеко от вокзала.
Идет, значит, наш Сушкин по утренним, свежим улицам, помахивает чемоданчиком и любуется просыпающейся красавицей Москвой. А хороша она была в то утро — слов нет передать! Новые дома то тут, то там этак горделиво высятся, словно говорят Сушкину: «Полюбуйся, какие мы молодцы!..» Павильоны всякие из сплошного стекла подрумянены зорькой — любо-дорого смотреть!.. Чистота, умытость и какая-то удивительная бодрость вокруг разлиты!.. Москва, одним словом! Идет Сушкин и думает: «Обязательно я тебя, голубушка, всю обегаю, осмотрю!» — затем сворачивает в тихий переулок и вдруг замечает, что из форточки одного дома напротив на пятом этаже валит подозрительный дымок.