— Читал кое — что. А разве они не были врагами советской власти? Не осуждали коммунистическую идеологию? Или вы думаете, что диссидентами они стали после лагерей? — Оболенский, опять разлегся на стуле, но уже через мгновения заскреб ногами по кафелю, придавая себе вертикальное положение. — Это их частное мнение, а я высказал свое частное мнение. Легче всего винить Сталина. Ты онколога обвини, который у тебя простату с раком вырежет — опухоль пожалей, она же живая и право имеет на жизнь! — Оболенский поднялся и вышел.
Иван в перепалку врачей, как и Линдер не встревал. Он уже слышал похожее суждение насчет Сталина и репрессий — что этого требовала обстановка внутри и вокруг страны. «Осуждать и обвинять нет смысла, — говорил отец, — это было жестоко, но необходимо. Теперь, если можно обойтись без репрессий, надо постараться обойтись без них». Это было до тех пор, пока не распался СССР. «Вот, — говорил отец, — мы все ослепли от ощущения ложной свободы! Либералисты! Доигрались! К ногтю надо было! А мы им — гласность, перестройка, новое мышление! Вот теперь пустили козлов к рулю!».
— А я все жду, когда нас, наконец, завоюют! — мечтательно сказал Линдер.
— Кто? — удивился Иван.
— Да хоть кто, — Линдер откусил полбутерброда и говорил с куском во рту невнятно, — лучше всего, если Америка, но можно и чтобы Германия. Вот под Китай не хочу. Язык трудный. Впрочем, они Дальний восток себе заберут, а мы, которые до Урала, наверное, достанемся просвещенной Гейропе.
— Меня дгугое беспокоит, — сказал Пинскер, дождавшись, когда Оболенский удалился, — Вы сами видите, что твогится на улицах, коммунисты пготестуют, боюсь снова будет пегевогот, и у Ельцина власть отбегут. Хасбулатов с Гуцким мутят в Вегховном совете, как бы они не отстганили нашего законного пгезидента. Понимаете?
— Может все — таки на ПМЖ в землю обетованную, Песах Израилевич? — не удержался подковырнуть Пинскера Линдер. — И я с вами за компанию. Вот только обрезание сделаю и бегом следом! А то вегнуться коммунисты и пгипомнят вам, как вы пагтбилет погвали! А я видел! Буду свидетелем на суде.
— Это не смешно, Саша, — Пинскер не возмутился на очередную подколку Линдера. — Думаете, мне так пгосто было это сделать?
Иван слушал. Он старался загнать свои эмоции как можно глубже. На лице его застыла немного глуповатая улыбка, и ею он пытался замаскировать брезгливость. Он смотрел на парочку, врач и фельдшер, и думал, что если Линдер и в курсе дел насчет бизнеса с наркотой на подстанции, то Пинскер точно трус, а точнее — страус. Он будет всегда говорить «Ничего не вижу, ничего не слышу!». Потому его и держит ЮАН.