На самом деле в их тоне особой ненависти к противнику не чувствовалось. Люди находились не в том состоянии, чтобы быть способными на такие сильные чувства.
В другой раз Данилов принялся бы с жаром отстаивать свою точку зрения, всегда отличающуюся от общей. Он еще недавно был уверен в том, что бессмысленную войну на уничтожение может начать только кровавая чекистская диктатура, подсыпающая гражданам радиоактивные изотопы в чай. Но не теперь. Возможно, за прошедшие дни его вера в либерализм и его оплот ослабла, пошатнулась. Поэтому он просто прилег и пять минут кряду молча лежал на матрасе, глядя в потолок и сложив на груди худые руки. Сон к нему не шел. Он не слушал, но разговор продолжался без него, перескакивая с темы на тему и ни на чем надолго не задерживаясь. Это была еще одна светская беседа людей, которые, как уж могли, старались поймать ускользающее время.
Изредка он выхватывал из окружающего фона отдельные слова, целые фразы, а иногда и фрагменты диалогов:
— Слыхали, в Колыванском лагере эпидемия? Карантин. Говорят, уже тысяч пять…
— Чушь.
— Зуб даю. Говорят, чума.
— Да не чума, а эбола. Африканская лихорадка такая, только генномодифицированная. Распылили с самолета.
— Да ни хрена там не распылили, просто воду перестали подвозить и нужники новые не роют. Поэтому то ли холера, то ли еще какая кишечная дрянь и вылезла. Но люди мрут, это факт.
— …Осталось на неделю. А потом…
— Надо валить отсюда.
— На юга?
— Да какие, блин, юга? Обратно в город. Там еще осталось чем поживиться…
— Солнышко, скоро мы пойдем домой, — утешал какойто мужчина свою жену. А может, и не жену. Кому какое дело, когда рушится мир? — Скоро все кончится.
«Боюсь, что так, — подумал Саша. — Только закончится оно очень плохо».
Он не узнал собственный голос, ставший вдруг глухим и низким. Его губы едва шевелились, как у чревовещателя. Данилов понял, что размышляет вслух, и смутился. Его услышали.
— Да ну тебя в баню с твоим пессимизмом, — насупился мужик с бутербродом. — Если так рассуждать, то надо ручки сложить и ждать, когда все перемрем.
— Да я этого не говорил, — попытался оправдаться, Саша. — Просто не надо обманывать себя.
Он не собирался продолжать разговор. На душе было слишком хреново.
Он проснулся посреди ночи, а может, поздним вечером или ранним утром. Его биологические часы сбились окончательно. Совсем рядом люди чтото обсуждали громким шепотом. Данилов постеснялся включаться в разговор, но не слушать его он не мог.
Спорили двое, которых он безошибочно отнес к образованному сословию. Ученые мужи, причем не чета Саше, который формально тоже мог причислять себя к этой категории. Доктора наук, самое меньшее. Один полный и бородатый, наверняка любитель горных сплавов и посиделок у костра с гитарой. Второй худой и жилистый, слегка сутулый и чемто похожий на него самого. Вот только видно, что этот человек неравнодушен к выпивке, желчный и, наверное, давно разведенный. Один оптимист, другой мизантроп.