Шевляков остается здесь. Надо будет поговорить с ним и заранее получить хоть какие-нибудь полномочия от Земсоюза. Думаю, что в Болгарии будет много работы. Мы не привыкли к европейской политической жизни, и совершенно новые условия вызовут, по-моему, большое смятение в умах не только солдат, но и части офицеров.
27 августа. Назойливо сверлит мозг все одна и та же мысль – последний раз, последний раз… Последний раз выкупался в теплом, как парное молоко, сегодня то изумрудном, то голубом море. Последний раз пойду посмотреть, как гуляют у маяка греки, турки и русские (пр. № 13). И грустно, грустно становится на душе. Совсем как в те далекие уже времена, когда я был гимназистом и так не хотелось уезжать с дачи на Днестре.
Что впереди для армии – новые, славные дела и распад?
У массы – буйная радость. Среди сознательного меньшинства есть и оптимисты и пессимисты. Некоторые из них считают, что армия неизбежно распадется, благодаря возможности для каждого найти себе заработок. Я держусь среднего мнения. Произойдет некоторый дальнейший отбор; тем дело и кончится.
28 августа. «Керасунд» прибыл вчера утром. У кавалерии все уже было подготовлено, и немедленно началась погрузка тяжелых вещей (в том числе ящиков с пулеметами). Сегодня часов в 11 ходил посмотреть, как грузится 2-я бригада. На пристани страшная пыль. Фелюги возят эскадрон за эскадроном. Оживленная, радостная и довольно нарядная толпа. Масса дам, едущих и провожающих. Некоторые полки[174] одеты совсем хорошо. Обмундирование старенькое, но яркое, цветные фуражки, пояса, аккуратно пригнанное снаряжение очень красят общий вид.
В толпе, на пристани, немало наших славных босоногих гимназистов в белых шляпах и коротких панталонах. Пришли проводить своих боевых товарищей. Командир конной батареи крепко целует одного из своих молодых воинов.
– Ну, Бобочка, вы исполнили свой долг… Учитесь теперь… все равно, в какой школе – в русской, в болгарской, но учитесь.
Мальчик грустно смотрит и, видимо, еле сдерживает слезы. Я смотрю на это прощание, и почему-то сразу легче становится на душе. А сомнений много, так же много, как и надежд. Смотрю на погрузку и опять думаю, что это – начало новой жизни для армии или начало ее неизбежного конца. Теперь опять ставка на героическую волю сознательного меньшинства. Откровенно говоря, здесь, в Галлиполи, наряду со всеми неблагоприятными условиями было одно такое, которое очень способствовало сохранению армии. Кто умел думать, тот понимал, что и чисто эгоистические интересы говорили за то, чтобы никуда не уходить. По крайней мере, так должны были думать люди, привыкшие катиться по раз проложенным рельсам и не слишком склонные к авантюре. Теперь на Балканах легко может случиться так, что личные, эгоистические интересы будут диктовать уход. Что победит? Я, как и прежде, верю, что наши добровольческие части не умрут, а только, может быть, еще сократятся в своем составе