15 мая. Послал несколько дней тому назад письмо Ряснянскому. Предлагаю прочесть на тему «Учащиеся и война». Докладываю также о необходимости прочесть что-нибудь насчет невозможности эволюции большевизма. Многие из офицеров уже думают противное. «У.Г.» сегодня не состоялась. Полковника Ряснянского не мог застать до позднего вечера, в конце концов он оказался дома и накормил меня хорошим ужином. Переговорили о всех текущих делах. Положение в общем неважное. По-моему, надежды на удержание в Армии крестьян не остается почти никакой. Длительного морального напряжения они не выдержат. Приходится считаться с тем, что в частях в конце концов останется тот же элемент, что и в первом Корниловском походе, то есть по преимуществу офицеры и учащиеся. Думаю подать докладную записку о мерах, которые надо предпринять для удержания в Армии учащихся. Земский cоюз будет давать лекторам «У.Г.» небольшое вознаграждение.
16 мая. Опоздал сегодня на свою лекцию в школе, так как не был предупрежден о том, что она перенесена на утро. Затем меня вызвал начальник школы. Я думал, что генерал Дынников намерен мне устроить некоторый разнос за уход в лагерь без его разрешения, но оказалось совершенно другое. Генерал предложил мне остаться переводчиком при школе. Я поблагодарил, но отказался. Сказал откровенно, что мне неудобно сейчас уходить из строевой части. Мои «политические враги» следят весьма внимательно за всем, что я делаю, и обязательно воспользовались бы всякой моей оплошностью, чтобы повсюду меня ругать.
26 мая. За то время, что я не писал дневника, в Корпусе произошли крупные события. 21 мая французы совершенно неожиданно прислали пароход и предложили желающим отправиться в Болгарию, не сообщив даже об этом нашему командованию. Из частей началось бегство офицеров и солдат. У нас в батарее ушло трое вольноопределяющихся. Ясно было, что при дальнейшем прибытии пароходов Корпус развалился бы. Генерал Кутепов издал, по-моему, совершенно логичный и обдуманный приказ[61], предлагая всем чинам Корпуса немедленно сделать выбор: либо перейти в беженцы, либо остаться в Армии, но с тем, что оставшиеся в случае попытки к бегству будут подвергаться смертной казни[62]. Пессимисты давно уже считали, что в случае издания такого приказа, разрешающего уйти всем желающим, останется не больше 5-10 %. На самом деле после некоторых колебаний ушло не больше 20–25 %[63]. В нашей батарее перевелось в беженцы из 70 офицеров шестеро – в том числе подпоручик П. Он последний из приехавших вместе со мной в 1918 году из Лубен добровольцев. Кадет В. и Демка Степанюк уехали «в Бразилию» (и попали в Аяччио), фейерверкер М. несколько дней тому назад – в Болгарию. Когда-то в Воронежской губернии я обещал «моим» добровольцам, что не уйду от них до конца. Я сдержал свое слово и теперь могу считать себя свободным.