— Я всегда поддерживал лейтенанта Баталова. Думал — хлопец как хлопец. А он в первом же испытании всю нашу эскадрилью подвел. Горько от этого зараз стало. Хиба ж так можно робить? Ведь бросить машину…—
Он не договорил, махнул рукой и медленными, тяжелыми шагами направился на место, и не было никакой неискренности и рисовки в его поведении, потому что уже несколько лет ходил он в передовых у Антона Федосеевича.
И уже если он сказал такое о сыне его, то, видать, действительно тяжко было у него на душе.
Аркадия душили бессильные слезы. Хорошо, когда слезы бывают от обиды, счастья или от ярости. Тогда ты знаешь, чему приписывать и с чем связывать свои ощущения. Но сейчас… «Виноват ли я?» — в сотый раз спрашивал себя Аркадий, и в его сознании оживал со всеми мельчайшими подробностями тот горестный эпизод: звездная ночь, выцветший перед рассветом купол неба, доска приборов, залитая тусклым светом, и безнадежно падающий истребитель. Нет, он нисколько не покривил душой перед Леной, сказав ей, что ощущение страха длилось лишь несколько мгновений, а потом мысль его работала четко и ясно и, сознавая опасность, он не обливался холодным потом. Только мускулы стали тверже да голос отчетливее и медленнее, когда он докладывал о своем бедствии. И в другом он ей не солгал. Он действительно не узнал голос отца, слушая команды с земли. Может быть, только это его и спасло. Если бы он знал, что команду катапультироваться отдает не руководитель полетов, не Клепиков, а отец, он из одного лишь чувства гордости и независимости не стал бы ее выполнять и только на высоте ниже двух тысяч метров привел в действие катапульту, не думая совершенно, спасется или нет. А если бы двигатель вдруг ожил и он привел бы на ночной аэродром спасенный истребитель? Вот тогда он имел бы право называться сыном знаменитого аса Антона Баталова. Разве не так?
А сейчас его душили бессильные слезы. Он ощущал на себе пристальные взгляды двух самых близких друзей — Андрея Беломестнова и Серго Маджари, но не мог понять, что в них — сострадание или осуждение. Веки отяжелели оттого, что он сосредоточенно буравил глазами паркет зрительного зала.
А за столом президиума на своем председательском месте строго возвышался майор Болотов. «Мы сегодня жестко должны осудить лейтенанта Баталова за малодушие», — думал он.
Болотов встал и притронулся к колокольчику.
— Продолжаем нашу работу, товарищи. Хочу предоставить слово лейтенанту Петушкову, долгое время летавшему в паре с Баталовым. Все вы, конечно, знаете, что почти полгода эта пара была самой отстающей в нашем полку и лишь в последние два месяца Джон Прохорович резко выправил технику пилотирования и по налету догнал других. Я надеюсь, что лейтенант Петушков даст объективную оценку случившемуся, потому что сейчас у него отличная летная дисциплина, а его пять последних полетов были оценены на пятерки. Давайте, Джон Прохорович.