Корнов замолчал и стряхнул с идеально отутюженных светлых брюк просыпавшиеся хлебные крошки. Баталов одобрительно покачал головой.
— Ничего не могу сказать, регламент выдержан точно, товарищ Отто.
— О, дорогой Антон, вы же действовали на меня методом принуждения, а не методом убеждения.
Баталов басовито расхохотался:
— Так ведь я же генерал, а не председатель Общества дружбы ГДР — СССР.
— Да, — улыбнулся гость, — когда есть советские генералы, Обществу дружбы ГДР — СССР как-то спокойнее работается.
— Прекрасно сказано, Отто, — кивнул командующий. — Староконь, еще пару луковиц и огурцов. Допьем остатки. Иди и сам сюда, старый солдат. Втроем выпьем. Цумволь!
Они чокнулись и поставили недопитые стаканы на место.
— Хочу спросить, товарищ Корнов, много ли осталось в живых из вашей особой группы асов?
Морщины как-то глубже прорезались на лице у бывшего летчика.
— Э, товарищ Антон, что об этом говорить. Группа наша была очень маленькая, всего тридцать персон. Семнадцать погибли, и все на Восточном фронте. Трое умерли после войны. Из десяти оставшихся в живых девять живут в Мюнхене, Гамбурге и Франкфурте-на-Майне и ведут несколько иной образ жизни, чем я. Все
они члены одного из реваншистских обществ. Год назад получил от них письмо за всеми девятью подписями. Оно начиналось словами: «Мы, бывшие асы отряда «Великая Германия», проклинаем тебя, изменника и предателя, продавшегося коммунистам». И прочий бред вслед за таким началом. А сколько анонимок я получаю оттуда! У меня целая коллекция в кабинете. Если когда-нибудь заглянете в гости, продемонстрирую. А впрочем, призовем на помощь восточную мудрость: «Шакал воет, а караван идет». Ну, еще по глоточку!
— Послушайте, Отто, — предложил вдруг Баталов, — может быть, вам хочется забрать что-нибудь из этих вещей? — Он кивнул на картины и мебель. — Так вы говорите, не стесняйтесь.
— Зачем? — печально махнул рукою немец. — У вас все в таком идеальном порядке. Как в лучшем музее. А для меня мое прошлое — уже давно музей. Я рискую показаться вам назойливым, но если сильная тоска засосет вдруг по родному гнезду, я напомню звонком о своем существовании и еще раз попрошусь в гости. И надеюсь, что мой бывший противник по двум воздушным боям не откажет.
— Что вы, что вы, Отто!
Немец благодарно кивнул и жадно затянулся сигаретой.
— Даже в неправильно прожитой жизни есть свои светлые пятна, — произнес он извиняющимся тоном. — Когда я смотрю на эти картины, прикасаюсь к багету или подлокотникам кресел, я ощущаю пальцы матери и отца, жены Эльзы и детей, погибших в Дрездене при бомбежке. И я думаю, что далеко не во всем были они виноваты, если попали в этот чудовищный водоворот войны.