15.XII. Неделю не записывала ничего. Все шло сравнительно гладко. Аркадий работает, я ношу ему кушать, встречая по дороге от работы в гетто. Работать ему тяжело, плохо чувствует себя после контузии. Милостиво разрешили ходить на работу с 8 часов утра до 5 часов вечера. Работать подгоняют. Спешат застеклить здание. Сегодня после работы меня удивил вид Аркадия и других с ним работающих. Один из них был весь в ссадинах. На мой вопрос — что случилось? — ответили, что он порезался стеклом. Аркадий еле шел, объясняя усталостью. Не верю, что-то есть, но умалчивают. Когда нужно было уже расстаться, Аркадий захотел почему-то «особенно» проститься: «Мы с тобой расстаемся всегда, точно ничего не происходит, и мы живем в мирное время. Давай простимся как следует». Я насторожилась, мне стало не по себе. На глазах у него слезы. «Береги Фредика». Больше ничего не сказал, крепко обнял и поцеловал.
Не могу ни о чем думать, мысли разбредаются, не соберу никак.
16.XII. Сегодня утром не дождалась Аркаши в условном месте, прождав 3 часа. В Стройконторе узнала, что сегодня из гетто никого не выпускали. Послала на разведку Фреда Он пробыл у отца весь день. Уже стемнело, а его не было. Волнения были велики. Принес записку. Аркадий просил не волноваться, задержали для проверки документов. Возможно, что и завтра не выпустят. Что-то подозрительно, очень беспокоюсь. А почему запрещен вход в гетто русских? До сих пор туда ходили, кто хотел. Что-то ждет нас?
17.XII. Сегодня тоже никто не выпускался из гетто. И туда даже пробраться Фред не мог, принес обед обратно. Поставлена большая охрана. Как жутко! Неужели вывезут? Буду ждать утра. Сон не идет, и писать нет сил. Мысли работают в одном направлении — неужели конец?
21.XII. Три дня была в полусознательном состоянии. Не могу поверить случившемуся. За что?
18-го утром в шесть часов Фред пронес отцу кушать. В восемь часов вернулся домой, молча поставил не тронутые судки с едой на стол и, ничего не сказав, вышел. Где он — я не знаю. Уже совсем темно пришел домой бледный, осунувшийся, без пищи за целый день. Говорить не мог. Просил ни о чем не спрашивать. Только сказал: «Кончено все — папы нет».
Вечером пришла знакомая и сообщила о расстреле. Плакать не могла, да и нельзя было. Мы не имели права даже плакать и говорить. Только ночь была свидетельницей нашего горя. Мы могли плакать и тихо разговаривать. Неужели это правда? Не верю и сейчас. Есть надежда, что Аркадий жив, так как двести человек убежали из гетто. Быть может, и он в их числе? Смог ли он бежать, ведь он был очень плох. Боюсь думать о случившемся. Будьте прокляты, немецкие овчарки! Наказание за ваши злодеяния ожидает вас. Наши дети никогда не простят вам.