— Нет пока никакого гражданства. Надо пять-шесть лет прожить в той же Англии, чтобы его получить.
— Так не бывает, — степенно сказал полицейский и зашел с другой стороны. — Ты какому Богу молишься?
— Я атеист.
— Не понял, — снова напрягся марокканец таким тоном, что мне мало не показалось. — Ты в Христа веришь?
— Нет.
— Мусульманин?
— Нет.
— Иудаизм? Синагога?
«Грамотный», — подумал я. — Нет. Что вы от меня хотите?
— Какой твой Бог? Человек должен быть при Боге и при государстве. Иначе он не человек, а так…
Офицер подцепил ногой камешек, и тот покатился в сторону, вдруг резко затихнув где-то в темноте.
— Я живу в Англии. До Англии — в США. До США — в России. А в Бога я не верю.
На минуту в ночной цикадной тишине зависла пауза. Старший думал и смотрел на меня, по-рыбьи открывая рот. Потом резко позвал солдат и прямо им в лицо стал что-то гортанно и громко говорить. Солдаты замерли, поглядывая на меня, прижатого к багажнику. И вдруг все стали смеяться. Они толкали друг друга, лихо закинув винтовки на плечо, и показывали пальцами. Им было очень весело.
Я только тогда заметил, что мы стоим недалеко от обрыва, за которым пролегла позолоченная лунная дорожка, ведущая куда-то в море. Далеко и ввысь.
— Повтори еще раз, чудо-юдо, — сказал старший. — Ты не христианин, не мусульманин, не иудей. То есть ты не ходишь ни в какой храм?
— Нет. Храм в душе, — я показал на сердце. — Этого достаточно.
Похоже, они давно так не веселились.
— Езжай, иншаллах… — Старший вытирал слезы, откашливаясь от смеха. — Считай, что тебе повезло. Марокко — хорошая страна?
— Лучшая в мире, — теперь уже веселился я.
Мне показалось, что они отпустили меня с сожалением.
А машина, долго висящая «на хвосте» в ночи, так и не появилась.
Может, и вправду Бог есть?
Но уж точно не на Земле.
Мы неспешно проговорили. Ни о чем. О жизни. Спешить было некуда. Ему-то уж точно. А у меня было ощущение умиротворения, идущие и от него, и от пустыни вокруг. Несмотря на третий наперсток душистого черного варева на открытом огне. — Ты образован и воспитан, — меня этот человек в глубине Негева удивил и порадовал. Было легко говорить. И слушать. — С такими, как ты, хочется выпить еще кофе.
— Я сделаю, — сказал он и пододвинул турку к жаровне — Но что ты всё-таки хотел еще спросить?
— Почему ты живешь здесь, а пустыне, в палатке? С верблюдами?
— Я бедуин, — ответил он. И, поймав легкое разочарование и даже обиду на моем лице, пояснил — А с кем мне жить? Здесь никто ко мне не пристает и не вмешивается. И все зависит только от меня. А у вас… Он помолчал, махнув рукой куда-то за палатку — У вас каждый боится остаться с собой, потому как не с кем оставаться. Вот и лезут люди друг к другу. Или соседи, или государство. Даже прохожие, идущие своей дорогой и в себе, могут толкнуть. У меня так не бывает. Видел, какое здесь ночью небо? А слушал? Значит, должен знать о чем я. Ты вот пришел — спасибо. Значит, я не одинок с тобой. И послушал, у поговорил. Но у тебя сегодня еще много дел и надо ехать. Тебе надо. Или кому-то от тебя. Ты же всем нужен, я вижу. Кроме себя. Не пришел бы — тоже спасибо. Что был и что есть. А я все равно останусь один. Зато никому не мешаю.