Главное, что давал Город, это возможность жить среди себе подобных, общаться, иметь женщин, продолжать род, вести осмысленное существование — приносить пользу. Устав гласил: «Гражданин, добровольно покидающий пределы Города, осознанно подвергает свою жизнь опасности, тем самым лишает Город своего вклада в общее дело сохранения и развития цивилизации».
Вот поэтому они, пренебрегшие Его дарами, возжелавшие для себя большего настолько, что готовы проститься и с миром порядка, и с собственной жизнью, не достойны иного прощания. Пусть последним Его звуком будет презрительно-холодный лязг засова.
Они еще вернутся с добычей, и Город великодушно простит их проступок, забудет прегрешения, распахнет врата, примет блудных сыновей своих. Обычно они возвращаются. Жаль только, что иногда по частям.
Они стояли около Городской стены, словно приросли к ней невидимой пуповиной и никак не могли оторваться, сделать шаг в раскинувшееся перед ними живое пространство — океан растений. По зеленой поверхности, пестрящей всеми оттенками, от привычного глазу цвета хаки, до невозможного изумрудного, перекатывались волны. Ветер будоражил травы.
Бен думал, как же они пойдут? Будут брести, разрывая своим телом спутанные стебли, или станут перешагивать, высоко поднимая ноги. А вдруг, там, внутри, кто-то живой шныряет, копошится, жрет сородича или сам становится добычей. И этот кто-то, кем бы он ни был, вцепится ему в ногу, прокусит грубую ткань штанов, прогрызет туго шнурованный ботинок, заберется под одежду, ужалит, впрыснув яд, или внесет инфекцию…
Тело тут же отреагировало на беспокойные мысли: появился зуд, ощущение, что кто-то уже ползает по обостренно чувствующей коже. Утренний ветер был напитан запахами. Казалось, все травы одновременно выпустили флюиды навстречу первым лучам солнца, маня к себе в порыве неистовой страсти миллионы насекомых, и в воздухе клубятся облака пыльцы, спор и едких запахов.
Стало трудно дышать. Из носа потекло, глаза слезились, кожа лица чесалась так сильно, что захотелось просто сорвать эпителий. Бен принялся безостановочно чихать, утираясь поначалу куском бинта, а после и вовсе рукавом. Гарри смотрел на это все, брезгливо морщась, потом задал вопрос по поводу антигистаминных, но напарник был настолько поражен приступом, что не мог ответить, вообще, едва дышал. Гарри порылся в одном из многочисленных карманов, и, особо не заморачиваясь, с размаху вколол уже заправленный шприц Бену в бедро. Тот взвыл, как ребенок, но Гарри уже совал ему под нос ингалятор. Спустя некоторое время они прорывались через заросли, утопая по пояс в траве.