дожди и ливни все усиливаются, хлещут весь июль, словно само небо взяло соцобязательство размыть всю грязь и охладить истерию Джимми Картера и пламя вражды в Черном Доме погасить… А я буду как кура-наседка сторожить свое общежитие, не дай бог нам ЧП… Случится несчастье — мне прописку не продлят по лимиту, затаскают до экземы.
Получила от Мелентия Мелеки толстое письмо, пылающее заочною страстью, обжигающее. Видимо, сердце его обугливается. Я так и вижу огромное сердце черно-алое, которое то горит, то гаснет, сердце-уголь в нимбе бурлящего пепла!
Если буквы его первых писем невольно сжимались в бисеринки от содеянного зла, то сейчас как они осмелели, раздались, вытянулись, подняли головки! О-о, как меняется его почерк, то чеканный, стальной, то огненный, пламенный, то поперек, вредный, а порою почерк словно плачет, буквы размазываются.
Чтобы бумага не загорелась от страсти Мелентия, я подарила ему холодное дыхание вечности — стихи Николая Минского, пусть в своей тюрьме читают преступные сыны отечества, которые поехали не в ту степь пасти овец…
Жил с 1855 по 1937 г.
Как сон, пройдут дела и помыслы людей.
Забудется герой, истлеет мавзолей,
И вместе в общий прах сольются.
И мудрость, и любовь, и знанья, и права,
Как с аспидной доски ненужные слова,
Рукой неведомой сотрутся.
И уж не те слова под тою же рукой —
Далеко от земли, застывшей и немой —
Возникнут вновь загадкой бледной,
И снова свет блеснет, чтоб стать добычей тьмы,
И кто-то будет жить не так, как жили мы,
Но так, как мы, умрет бесследно.
И невозможно нам предвидеть и понять,
В какие формы дух оденется опять,
В каких созданьях воплотится.
Быть может, из всего, что будит в нас любовь,
На той звезде ничто не повторится вновь…
Но есть одно, что повторится.
Лишь то, что мы теперь считаем праздным сном,—
Тоска неясная о чем-то неземном,
Куда-то смутные стремленья,
Вражда к тому, что есть, предчувствий робкий свет
И жажда жгучая святынь, которых нет,—
Одно лишь это чуждо тленья.
В каких бы образах и где бы средь миров
Ни вспыхнул мысли свет, как луч средь облаков,
Какие бы там существа ни жили,—
Но будут рваться вдаль они, подобно нам,
Из праха своего к несбыточным мечтам,
Грустя душой, как мы грустили.
И потому не тот бессмертен на земле,
Кто превзошел других в добре или во зле,
Кто славы хрупкие скрижали
Наполнил повестью, бесцельною, как сон,
Пред кем толпы людей — такой же прах, как он —
Благоговели иль дрожали.
Но всех бессмертней тот, кому сквозь прах земли
Какой-то новый мир мерещился вдали —