Вы только этой Радостью дышали».
И маленький тревожный человек
С блестящим взглядом, ярким и холодным,
Идет в огонь. «Умерший в рабский век
Бессмертием венчается — в свободном!
Я умираю — ибо так хочу.
Развей, палач, развей мой прах, презренный!
Привет Вселенной, Солнцу! Палачу! —
Он мысль мою развеет по Вселенной!»
ТЕЛЕГРАММА
169640
Чикшино Печорского Коми
5 отряд
МЕЛЕКА МЕЛЕНТИЮ СЕМЕНОВИЧУ
Вручить 7 октября 1986
Бланк праздничный
ДОРОГОЙ МЕЛЕНТИЙ
ТРЕПЕЩУ ПОЗДРАВЛЯЯ ТЕБЯ ВОЗРАСТОМ ИИСУСА ХРИСТА КАК Я ЛЮБЛЮ ВСЕ ВЫСШЕЕ В ТЕБЕ ЖЕНСКИМ ВЕЩИМ СЕРДЦЕМ ПОКУДА БОГАТЫ МЫ ДУХОМ НИ жизнь НИ ЛЮБОВЬ НЕ УБУДЕТ
8 СЕНТЯБРЯ ЗАЕЗЖАЛ СИЛАНТИЙ ДОБРЫМИ ВЕСТЯМИ РАДА ТЫ БЕСКОНВОЙНИК МАТЬ ПРИВЕЗЛА ТЕБЕ ДОЧЕРЕЙ
НЕЖНО ЦЕЛУЮ ТЕБЯ ТРИДЦАТЬ ТРИ РАЗА ТВОЯ АЛТАН ГЭРЭЛ
Письмо 74
1 апреля 1987 года, среда, прошло ровно десять лет, как я совершил непоправимое злодеяние, стал прокаженным убийцею.
А сны мои совершенствуются.
Теперь мне снится один и тот же вещий грозный сон.
Взыгравшиеся космические силы: страшные наводнения, землетрясения, пожары, ураганы, вулканы и магнитные бури должны уничтожить все тюрьмы на земле.
Мы готовы к смерти в любой час, помылись, оделись в чистое, позобали рис с маслом.
Прапорщик Хвостососов навеселе вернул мне «Записки следователя» — вот последняя радость в этой жизни блеснула, чего я не ожидал.
Тюремщики тоже навели ослепительный блеск, дефицитным техническим спиртом, что лакают украдкою, почистили пуговицы, бляхи, оружие, автоматы АКМС с разрывными пулями.
Пробил общий роковой час. Ведь мы связаны с родною гадиловкою пуповиною. Она — наша тюремная мать-проститутка, но что менты видели кроме нас, отходов общества с «жемчугами»? Ведь зэки освобождаются, а тюремщики остаются. Бедные люди. У нас перед всеобщей гибелью нет вражды к ним, кому мы обязаны содержанием в стойле, в свино-псарне нашей, воспитанием, учебою — словом, жизнью. И даже запахом счастия. Ведь исчадия ада плачут-рыдают над осколками золотого блюдца, разбитого в бреду жизненного угара-перегара.
Эх! Построились мы во всем лучшем друг против друга во всем ослепительном блеске тюремного хит-парада.
Аж псы сидят в строю, высунули жополижущие языки, отдыхает псарня от горлодерного лая.
Сняли мы лагерные короны — свои драные ушанки-требуху, чтобы бритоголово встретить священный взрыв и полет в тартарары всех подлых тюрем человечества, сгнивших на корню.
И отыщу, разыщу на том свете свою тварюгу, нет, руки я не подыму, лишь посмеюсь вдоволь, как мертвецы смеются над мертвецами в лютой вечности, в аду:
— Здравствуй, Алиска, здравствуй, киска! Как ты тут вечность прогуливаешь? Господи, на что я позарился, за что убивал?! — и со всею силою плюну в полыхающие свечи— в очи тощей тени, и вылетит пуля тюремного гноя, сердце мое очистится для вечности, наконец-то будет мирно биться.