Александра Андреевна не могла принять этой оливковой ветви. Она была уверена, что вне церкви нет спасения, и в последнем письме написала, что молится, чтобы Он благословил ее заблудшего родственника «благословением своего Святого Духа»[73]. Она умерла в марте 1904 года восьмидесяти шести лет. В августе того же года Толстой в последний раз навестил своего брата Сергея. Убежденный атеист, Сергей Николаевич неожиданно выказал желание причаститься. К облегчению его жены и их монахини-сестры, Толстой не стал его отговаривать.
И Александра Андреевна, и Сергей Николаевич были старше Толстого, и расставание с ними было ожидаемым. Особенно же тяжелым испытанием стала для Толстого кончина его дочери Маши, самой духовно близкой к нему из всех его детей, единственной, кто в 1892 году отказалась принять землю, отведенную ей при разделе.
«Маша сильно волнует меня. Я очень, очень люблю ее» (ПСС, LV, 277), – записал Толстой 23 ноября 1906 года. Она умерла через четыре дня. Месяцем позже Толстой возвращался к этому переживанию:
Живу и часто вспоминаю последние минуты Маши (не хочется называть ее Машей, так не идет это простое имя тому существу, к[оторое] ушло от меня). Онасидит, обложенная подушками, я держу ее худую милую руку, и чувствую, как уходит жизнь, как она уходит. Эти четверть часа одно из самых важных, значительных времен моей жизни. (ПСС, LV, 284)
Когда-то смерть Ванечки хотя бы на краткое время примирила супругов, новая потеря только усилила их отчуждение. Софья Андреевна была убеждена, что тяжелый физический труд и вегетарианство, в которых Маша подражала отцу, подорвали ее здоровье и не позволили ей иметь детей. Дом пустел. Из всех детей Толстых с ними продолжала жить только младшая дочь Александра. Наделенная на редкость сильным умом и твердым характером, она была безраздельно предана отцу и его идеям, но понимала, что не может ему заменить доброй и понимающей Марии. По воспоминаниям Александры, умирая и находясь в бреду, Толстой вдруг «громким, радостным голосом крикнул: Маша! Маша!»[74].
Ему оставался единственный способ справиться со всеми утратами – писать. Религиозное творчество было для Толстого долгом и миссией, художественное – отдыхом и радостью. В прозе он всегда стремился удержать хрупкий баланс между литературным совершенством и нравственной целью. В «Фальшивом купоне» – незаконченном рассказе о заразительности зла и добра, дидактическое начало явно преобладает, но в «Хаджи-Мурате», последнем своем крупном произведении, которое ему удалось довести до конца, Толстой-писатель, как кажется, берет реванш. Он стыдился признаться, что эта работа увлекает его, но не мог отделаться от потребности совершенствовать текст, на этот раз почти не продиктованной практическими соображениями – публиковать «Хаджи-Мурата», по крайней мере при жизни, он не собирался.